Анатолий Лернер - Тремпиада

Едва он оправился от ночного вторжения полиции, как в утренних сумерках под его окнами возникли два левантийских приятеля.

— Вы на ослах? — спросил он.

— Конечно, дружище! — Обнимал его тот, которого звали Александром. — И для тебя ослицу прихватили… Только подкрепимся маленько … и осликам чего–нибудь…попить и хлебушка… — Суетился во дворе Александр, снимая с ослов поклажу.

— Я вас забыл познакомить, — кричал он со двора. — Ну… Вы уж, как–нибудь сами!

— Сергий. — Гость протянул руку с гостинцем… пакетик травы…

— Рад! Спасибо!.. приятно и неожиданно. Особенно после сегодняшней хрустальной ночи…

— Ты знаешь, а я ведь читал твои труды… И честно признаюсь… — гость замялся. — А вот папа мой — твой поклонник …

— ну это он зря… хотя… приятно!.. благодарю.

— И папе было бы очень приятно, если бы ты подписал что–нибудь для него.

а потом гость пил… и они курили… и говорили, и готовились выступить на рассвете…

— Волшебные места! — восхищался Александр, восседая на своём осле…

— Да, — соглашался Сергий, уставший с дороги и вставленный по саму сахасрару!.. — мне нравится у вас в Сирии. Я даже подумываю, а не прикупить ли мне здесь землицы?

— Выкупи для меня Голанское плато… — Друзья дружно расхохотались.

— А вы удачно прибыли, друзья! — Веселился он. — Как раз у меня дело в Кфар — Нахуме к одному монаху. Хочу податься в монастырь… — смеясь говорил он о серьёзном своём решении….

— И не думай! — Поддал пятками своего осла Александр. — Зачем тебе это нужно? Это не твой путь, — совершенно серьезно отговаривал он приятеля. А тот смеялся!.. и смеялся его друг Санька!.. и друг друга Сергий тоже смеялся!.. и смеялась, помахивая хвостом, ослица Таки… и всем было легко и безоблачно на душе.

Я застал своего друга за необычным занятием: в саду, в подотканной сутане, монах ворочал камни. Отстёгнутый ковш бульдозера, в который он складывал камни, был наполовину полон.

— Время собирать камни? — Спросил я Эринарха, и мы оба рассмеялись, распахнув объятья навстречу друг другу.

— Брат, — всё еще улыбался я, глядя во внимательные глаза послушника… — я тоже грешен… и пришел к тебе… и вот почти стою пред тобою на коленях… и если мне дано будет снять с твоей души камень!.. со всем сердцем!.. а сейчас не откажи!.. я пришел к тебе с тяжёлой ношей… в моем сердце не меньше камней, чем в твоем ковше…

Я стал на одно колено и, переняв увесистый камень базальта, потащил его к бульдозерному отцепку.

— Да, — ухмыльнулся началу разговора Эринарх, — беседа намечается серьезная.

Не давая ему опомниться, следуя за логикой, понятной только мне… и еще, может быть, настигшим меня мыслям… я выпалил:

— …а ты знаешь, почему твои братья сегодня идут в молитвенные дома иудеев?!

Я вернулся от ковша и от взгляда, которым меня удостоил монастырский осёл… и сам ответил:

— Потому, что они ищут!.. ищут!.. там ищут, там… и приходят к тебе… и как брата просят: «помоги»… ведь не чужой… да тут уже и не важно, кто спасёт… свой или чужой… когда цепляешься за жизнь… с бедой бегут к тем, кто ближе!.. и друг — это тот, кто первый протянет руку!.. дающая рука уже не может оставаться чужой… ты по–прежнему остаешься мне братом… но всё больше друзей у меня там… должно быть, это правильно!.. наверное, так мир приобретает единство… и, того что я не найду у брата… я найду у друзей!.. ежедневная мистическая практика синагог сегодня мне ближе… понятней и — главное — доступней, брат…

Во рту пересохло. Ужасно хотелось пить. Эринарх жестом указал на флягу с ледяной водой. И пока пил, я наблюдал за тем, как монах проглотил горькую пилюлю. Я передал ему флягу… запить горечь… и произнес изменившимся голосом:

— Мне плохо, Эринарх!.. я чувствую, что обязан обратить свое внимание… нет! мой разум здесь становится бессильным… скажи, мне действительно нужно измениться?..

Послушник молчал.

— Мне нужно стать другим… — вздохнул я. — Дай мне техники! научи любить! покажи, как сделать своих любимых счастливыми!.. — требовал я невозможного у монаха, зная одно: мне требуется очищение…

Мне нужно было очиститься… но как?.. как очистить тело и душу? как очистить организм? Я просил монаха: научи, брат… покажи, что пост — это не сорок дней изнурительной голодовки и очищения кишечника… что пост — это напряженная духовная работа…

— Позволь трудиться в твоей обители… предоставь мне приют в пути… дай мне техники… ты же знаешь, Эринарх, я не боюсь физической работы…

— Извини, — односложно отказал монах… — мне нужно удалиться…

— Надеюсь, мы вернемся к этому разговору? — уже в спину ему прокричал я.

— Как будет угодно… — Эринарх учтиво поклонился на полуобороте… и направился к выходу из сада…

— Но почему?!. лишь потому, что кто–то однажды сокрыл их от непосвященных?.. а кто–то нарёк это тайными знаниями?!..

я смотрел на груду камней, собранную послушником… смотрел и с лёгкой улыбкой думал о том, что неспроста монах самолично подверг себя вот такой пытке… как, то бишь, у них это всё называется? эпитимии! не просто ему сейчас… закрылся… и — ошибся!..

Бог с ним!.. ну, его!.. да я и не злюсь на него… видно, и впрямь, я не вовремя припёрся!.. когда не в духе, не то что с Богом… с людьми общаться не хочется!.. это я знаю хорошо…

Направляясь к выходу из монастырского сада, в сторону Тивериадского моря, я еще раз оглянулся на груду камней… хотелось думать, что один из них был мой… камень, сброшенный мною с сердца… мерещился Гермес [2] Существует легенда, что когда Гермес убил Аргуса, он предстал пред судом богов. Не желая себя осквернять прикосновением к богу, пролившему кровь, боги кидали в него камушками. С тех пор набросанные в кучу камни называют гермами, веря в то, что поблизости с гермами обязательно присутствует Гермес. … но за спиной уже маячила другая реальность… и она звала… и была настойчивей и соблазнительней этой…

Когда–то из этих вод выходил тридцатилетний Иисус. А теперь, вот — мой друг, Санька.

Это он вырвал меня из лап полицейской ночи. Он вызволил из разорённого, как после еврейского погрома, дома, где перепуганные старики со мною вместе переживали последние часы этой хрустальной ночи. В эту ночь от Тоя и улетела Лика.

Полночи держали меня в участке, обыскивая тем временем и дом Иры. И если у стариков, в моей мастерской, предъявить мне было нечего, то пятнадцать грамм дряни в зелёной коробочке, подброшенной ментами в нашу спальню, пришлось взять на себя… эти граммы пошли в нагрузку к тому злополучному косяку, что заначила старшая Ирина дочка… надо же! видно, ночь и впрямь была черна… отыскали менты тот косяк в девичьем будуаре!.. теперь он предъявлен маме… и мама в отрубе… то есть, на ногах… но реальности, как таковой, не ощущает…