Анатолий Лернер - Тремпиада

И потому, вовсе не был мне тяжек тот камень, который таскал я на второй уровень несчетное число раз перед объективом камеры.

И не было на лице моём ни усталости раба, ни тени усилия наёмника. Я смотрел на моих знакомых, приятелей, друзей, а они на меня. И мы, видели друг в друге не только соседей, жителей нашего городка. Мы были те самые строители. Волшебники. Мастера.

А потом… потом мы расхаживали по съемочной площадке, подшучивали друг над другом и подставляли себя под зоркий глаз фотоаппарата Роже. А тот уже запечатлевал другие моменты…

— вот я…

— это мы под аркой ворот древней синагоги… Строим ее. Возводим стены… будто… а это нам открылась маленькая тайна строителей… ишь, как ржём!..

— это мы с Роже… а это вся наша группа… Вот такие вот простые еврейские мордахи… Мастера, блин… строители…

с того самого дня, прочно вошла в меня мысль о земном доме… чтобы в большие, светлые его окна, в любое время могла бы впорхнуть моя Ирка…

Неопрятный пес новой мысли снова загнал меня в угол… я и впрямь видел, как он смотрел на меня… умными такими глазами… и дружелюбно вилял хвостом… он как бы говорил:

— Сам видишь, дергаться не имеет никакого смысла… наблюдай и будешь цел…

Возражать не хотелось. И я наблюдал. А тупая игла прошила меня от макушки до пят.

я ощущал, как чьи–то властные пальцы извлекали меня из какого–то всеобщего собрания… гербарий, что ли?.. и зачем–то выволокли меня… на свет… ощущение шанса… еще ничего не понятно, кроме самого ощущения, что это — шанс!.. тем временем, из гербария, один за другим, извлекались все новые и новые персонажи непонятной, а потому устрашающей, пьесы… и хотя я уже был отшпилен, а стало быть — свободен!.. я, как дурак стоял и заворожено смотрел туда, откуда опять, и опять, и опять извлекались зловещие и мало смешные герои… и мне не нужна была эта опасная свобода!.. мне захотелось назад… в гербарий… под шпильку… где обо мне всё было ясно… где всё было на своих местах…

здесь же… как ни силился, ну не мог я припомнить ничего о себе … то есть — абсолютно!.. абсолют, в котором я пребывал сейчас, не имел ни памяти, ни времени…

какое–то мгновение я еще жил памятью о своём прошлом, которого был лишен… всё же оно где–то оставалось!.. пусть и в ином мире!.. и эту память о недавнем моём прошлом приносили лучи света… того света… потустороннего… мое прежнее существование перестало иметь смысл… оно превратилось в ИЛЛЮЗИЮ.

я тяжело вздохнул… ведь знал!.. знал я!.. хорошо знал, что эта Иллюзия будет являться ко мне во снах!.. а я буду бежать от нее, сломя голову… бежать, пока не оставит меня разум… или… пока не положусь на интуицию…

но что это? что происходит?.. ведь я — всего лишь наблюдатель… вон и пёс согласно зевнул… ишь, какие клыки! порядком съеденные, но еще крепкие!.. у нас с ним — пакт… мы — наблюдатели… он не вмешивается… я не вмешиваюсь… и если он всего лишь чья–то мысль… то я наблюдаю чужие мысли!.. я уже смирился с тем фактом, что и сам — ничто иное, как плод воображения… хотя и мнил о себе, как о части чего–то большего… но если для осознания того, что я не есть мысли, нужно было наблюдать их… я готов был наблюдать за мыслями… и то и дело… словом, влетал в такие дебри… что и пёс, вон, облизал шершавый нос, и, поджав хвост, удалился…

Мне стало немного грустно… и стыдно за себя… я успел привыкнуть к этому нечесаному, словно грязное облако, увальню… и я смотрел в небо, куда вел его туманный след… и судорожно улавливал отдельные обрывки мыслей, нахлынувших прощальным дождем… и радужные мысли… словно цветные лоскутки кружились вокруг одного слова… и это слово: «ПЕРЕХОД».

Но что такое, этот «переход»?.. что это за место такое?.. что за шлюз?.. как отыскать тот нужный причал, через который отошёл за пределы жизненных границ… разбрызганный закатом по небу… пёс… вселявший, если не страх, то, по крайней мере, уважение… и тут… что–то тихое… разлетающееся в алом… уплывающее вслед за кровавым потоком заката… струящееся в неизвестном направлении… куда уносились души… и откуда нисходили великие откровения и стихи… слагаемые великих книг… составные величайших открытий…

Сделав несколько шагов, я наткнулся на труп собаки. Склонившись над трупом, вспомнил небесное видение.

— Переход, — произнес я, и снова посмотрел в затухающее, словно сознание, небо.

… Огненная голова солнца, смазав горизонт чем–то алым, закатилась за горы… а мне привиделось, что молодой месяц незаметно взмахнул своим послушным палашом.

Скоротечные сумерки, молчаливо рухнули и перетекли в ночь… а уж та внезапно замерцала, заиграла мириадами огней… вспыхнули… на склоне горы Мерон кристаллы… и как–то сразу погасли… навсегда… как навсегда закатилось за горизонт небесное светило… как пёс, безжалостно зарезанный кривым, точно месяц, тесаком!.. голодного нелегала!.. таиландца!.. и поливочная система парка смывала щедрыми потоками воды следы насилия… и память о кровавом, как интефада, закате… И откуда–то из самой глубины всплыли, ощущения из детства…

Все же злодейская штука память!.. на каждого щегла у нее по манку имеется… сейчас память неожиданно выпустила из своих глубин то, что, казалось, забыл окончательно… к чему не хотелось возвращаться… в страшных кошмарных снах, да не привидится такое!..

Наш старый двор… сколько песен!.. а сколько стихов я посвятил тебе!.. сколько тепла и любви находил в тебе! и вместе с тем, никогда не забывал холод… страх и ненависть, наполнявшие твои сквозняки…

Наш старый двор составляли два четырехэтажных кирпичных дома в три подъезда… с одной стороны они были огорожены вереницей сараев, с другой — забором от цементного склада… забор обступали ветхие сараи… в одном из таких сараюшек, уставленном снаружи баками для мусора и пищевых отходов, жили странные и вечные, как сами сараи, люди… муж и жена… дворники… татары…

когда взрослые произносили эти слова, было в них что–то пугающее… Но когда Дворник залазил на обветшалую крышу какого–нибудь сарая, чтобы достать оттуда начищенный ваксой тяжеленный, на шнуровке из сыромятной кожи, футбольный мяч… мы смотрели на Татарина с нескрываемым восхищением!.. и благодарностью!..

Крыши этих сараев проваливались даже под весом откормленных Дворничихой котов… потому–то нам, мальчишкам, запрещалось залазить на крыши сараев… запрещалось под угрозой показательной порки… другого языка мы, наверное, тогда не понимали… то и дело, мы нарушали этот запрет… и потому знали, какой опасности подвергал себя Дворник, возвращавший нам с прогнивших крыш не просто мяч…