Анатолий Лернер - Тремпиада

Трудно сказать, почему наши родители пугали нас этими людьми… я по сей день, помню кисло–сладкий запах их жилища… запах овчины и нафталина… я помню, и то тепло, и какой–то не домашний покой, манивший нас, пацанов, как манит к себе все иное, незнакомое…

Я в сереньком своем пальто с пришитыми к нему настоящими погонами… и с мусорным ведром в руках… я появляюсь во дворе… утро!.. солнце светит!.. из черных тарелок, висевших на каждой кухне, звучит единый слаженный хор.

— «Союз нерушимый…», — старательно вторю я хору!.. а Дворник, завидев меня, машет издали рукой… но я делаю вид, что мне, нынче не до него… и потом, что это значит: махать рукой человеку с офицерскими погонами?..

я прохаживаюсь прогулочным шагом взад–вперед, в надежде, что кто–то из пацанов, случайно выглянет во двор и приметит эти мои полевые погоны с двумя зелеными звездочками…

Мало–помалу я приближаюсь к Дворнику, не переставая удивляться его повадкам… Татарин смешно суетится… он хватает метлу… забавно так перехватывает ее обеими руками!.. и неожиданно… с командой «смирно»!.. замирает, уронив метелку… а тут и вовсе… как прокричит:

— здравия желаю, ваше благородие! — и прислушиваясь к непонятным мне словам, тихо добавит:

— господин лейтенант желает морковку?..

я сижу в дворницкой и, болтая ногами, грызу сладкую морковку… я рассказываю темному Дворнику, отсталому Татарину, человеку из другого мира!.. что лейтенант — вовсе не «благородие»!.. а наоборот — товарищ всем солдатам!.. а дворник кивает головой и докуривает ароматную «козью ножку»… а потом сплёвывает на ладонь и о слюну гасит окурок…

завидев отца, я едва сдерживаю себя, чтобы не помчаться вприпрыжку… и чрезмерно медленно… с достоинством… прощаюсь с Дворником… и только теперь мчусь в детский сад!..

пацаны обступили меня со всех сторон… еще бы!.. На моих плечах самые настоящие погоны!..

— офицерские, — говорит Сашка…

— ага, офицерские! — со вздохом подтверждаю я… — товарища лейтенанта…

— Ты что ли, товарищ лейтенанта?.. — смотрит на меня обиженно Сашка… и все почему–то смеются… и я смеюсь… мне весело!.. и всем нам весело! и даже Сашка смеётся!.. и вот мы уже играем… Мы играем в войну, потому что хор из репродуктора поет «вставай, страна огромная»… и мы — встаём!.. на Священную войну!.. хотя и не знаем, что это такое… но у меня настоящие погоны!.. и у Сашки — настоящая пилотка!.. мне очень хочется поиграть в этой пилотке!.. но я вовремя вспомнил, что на моих плечах офицерские погоны…

мы играли в войну и, как положено, побеждали… мы боялись нашего невидимого врага и широко раскрыв глаза безбожно врали друг дружке о его силе и коварстве! а когда выходило, что такого–то и победить невозможно, мы придумывали в себе волшебные качества, которые, — и мы были в том уверены, — помогут справиться с нашим общим врагом… ведь наша война — «народная», «священная война»…

…Тойка стоял на часах… в кино про войну он видел, как нападают на часовых… но он — товарищ лейтенанта, он не проспит врага…

из кино он научился вглядываться куда–то вдаль, выискивая далекого врага; из кино он знал, как нужно себя вести, если фашисты появится рядом… но фашисты ни разу не появлялись… играть становилось все трудней, потому что появилась скука… и тогда Тойка прогнал ее веселой песней!.. подхваченной из репродуктора… теперь стоять на часах, ему стало намного веселее…

«Край родной на век любимый» — пели детские голоса, и Тойка с восторгом подхватывал:

«где найдешь еще такой!

где найдешь еще такой?» — спрашивал он… и вместо ответа на него накатывалась волна восторга и гордости за край березок и рябины… за куст ракиты над рекой… и за то, что он, пацан, стоит на страже этого так горячо любимого края, о котором поет далекий хор детей… может быть даже, из самой Москвы!..

— Ты что тут делаешь один? — ухнуло в сердце у Тойки… проходившая мимо калитки сада женщина, наморщив лоб, сурово разглядывает его…

— небось, мёртвый час прогуливаешь?

— что?! — гулко оборвалось сердце… а с ним и радостный детский хор… Тойка почувствовал себя покинутым… игра уступила место страху… и был он с этим страхом один на один… во дворе, где не сложилась игра, он был один… один в мире, где ему почему–то было не весело…

ну чему веселиться?.. лн опоздал на обед и на мёртвый час… провинился… и теперь, должен будет предстать перед нянечкой и воспитательницей для экзекуции… так положено: провинился — снимай штаны… а снимать штаны стыдно… а не снимать их нельзя, потому что ты же все–таки провинился…

с другой стороны… попробуй тут не провиниться, когда столько вокруг всего интересного!.. но он знал, что объяснять это будет некому… как знал и то, что при экзекуции уже никто ему не поможет… словом, нечего и ждать никакой помощи… и он не ждал ее… не ждал, потому что он, Тойка, маленький пацан, назначивший себя главным в совсем недетской игре, вдруг увидел: нет никого, кто бы смог сейчас ему помочь… нет никого в целом мире!.. все исчезли!.. все!.. есть только он… и его вина!.. И еще — страх!..

и, как–то по–взрослому охнув, кинулся Тойка бежать… предчувствуя что–то нехорошее… он боялся, трусил, но бежал… бежал навстречу страху… бежал на встречу с ним!.. Тойка несся напропалую! стремглав к небольшому особняку, в котором и располагался злополучный детский сад!..

он бежал, шлёпая ботинками по лужам… он видел как подолгу зависали в воздухе черные брызги, прежде чем успевали стать грязью…

озябшие ноги, в промокших, приспущенных чулках, пестиками болтались в огромных солдатских сапогах…а заколдованные сапоги несли в настоящую атаку… не игрушечного боя… неизвестной войны…

и Тойка бежал… и сердечко его билось тревогой… но ощущение игры пока еще не отпускало его… игра все еще не отдавала пацана в распростертые лапы страха… и тогда страх вполз в саму игру…

Страх вполз змеиным шипением деревенской бабы, подвязывавшей челюсти цветастым платком… она сидела на детском стульчике, широко расставив свои сморщенные колени, и шипела… и шипение её подавляло в детях волю… и те, превращались в кроликов… маленьких, безвольных… напуганных… жмущихся друг к дружке зверьков… с кроликов уже содрали их стыдливые мягкие шкурки… но кролики все еще пели слаженным хором: «Не надо, нянечка, прости…»

Некоторые, из раздетого донага хора, соскакивали со скамеечек, норовя спрятаться за спинами других детей… но воспитательница, стоящая рядом со стулом, на котором раскорячилась нянечка, тихим и вкрадчивым голосом объясняла, почему это делать не нужно…