Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

— Тунис, — сказал ты, — только Тунис!

«Что же, — подумал я, — это почти изысканно и почти экзотично, это то, что — в конце концов — мне по силам подарить тебе напоследок, ведь кто знает, сколько я еще проживу, да и не в этом дело, а в том, что врачи постоянно предупреждают меня об одном: поумерьте прыть, не напрягайтесь так в вашем возрасте, работайте поменьше и поменьше пейте, а то, знаете ли, может быть инсульт, хороши же вы будете в кресле–каталке, вам это явно не понравится…»

Не люблю врачей, и никогда не любил. Другое дело — думать о том, чтобы поехать с тобой в Тунис, рассматривать все эти проспекты, которые я захватил с собой как–то под вечер, и ты, приняв ванну и включив свою любимую Каллас, перебирал их глянцевые плоские тушки, похожие на маленьких засушенных скатов, долго всматриваясь в прекрасно отпечатанные фотографии отелей и подбирая для нас тот, который — по твоему разумению — отвечал бы всем нашим потребностям, вплоть до тех, о которых мало кто кому признается…

И все это было еще зимой, и почти три месяца оставалось до твоего вечернего звонка, когда ты сказал мне, что никакого Туниса не будет… Три месяца или четыре? Скорее всего, три, с февраля по май, если считать до звонка, и четыре — если по тот самый день, когда я ночью стоял у окна, смотрел на дождь и ждал машину, которая должна была отвезти меня в аэропорт.

Сегодняшней ночью, под проливным дождем, который зарядил еще с утра — вчерашнего утра, впору подметить, еще каких–то несколько часов назад я стоял у окна и смотрел, как под жесткими струями проносятся запоздалые ночные машины и в абсолютном равнодушии поджидая того момента, когда одна из них свернет во двор и затормозит у подъезда.

И совсем не в Тунис полетит тот самолет, чтобы поспеть на который мне надо не спать целую ночь — есть ли что более глупое, чем в моем возрасте так быстро менять решения, хотя на этот раз все зависело не от меня…

«Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, За другие моря. После этой дыры что угодно покажется раем…»

Я читал тебе Кавафиса, а ты слушал Каллас и листал проспекты. Отель «Империал Мархаба». Слишком помпезное название, сказал ты, мне не нравится слово «империал», оно громоздкое и давящее, как зима, что там есть у нас еще?

Смотри, смотри, здесь много, и все это я могу подарить тебе — пусть не на вечность, а всего на две недели, но выбирай…

Из–за тяжелых струй дождя на дороге внезапно появилась неуклюжая женская фигура, какая–то запоздавшая ночная бабочка, решившая пренебречь светофором. Покачиваясь, она сделала несколько шагов, а потом раздался резкий визг тормозов, удар, я отрешенно смотрел в окно, думая, что с такой картиной в памяти мне никогда еще не доводилось пускаться в путешествие, хотя по иному и быть не могло: скорее всего, это последний раз в моей жизни, вот только почему я отношусь к этому так спокойно?

Наверное, из–за того твоего звонка, когда все уже было готово, все куплено и даже чемоданы упакованы.

— Что случилось? — спросил я веселым голосом, слушая, как ты молчишь на той стороне трубки.

— Я должен тебе что–то сказать! — произнес ты, и вдруг что–то заныло в груди, возникла сухая, неприятная боль, губы пересохли, хотя еще каких–то пять минут назад я чувствовал себя превосходно и даже не думал о том, что всего–то две недели назад мне исполнилось шестьдесят…

— Что? — переспросил я, пытаясь ухватиться рукой за краешек стола и не ощущая собственных пальцев, сжимающих трубки: они онемели и стали белыми, и я заметил, как у меня постарела кожа.

— Понимаешь, — сказал ты и опять замолк.

— Продолжай! — совершенно не своим голосом ответил я, он стал резким и гортанным, готовым сорваться на крик, тот самый крик, после которого возникает лишь мертвая тишина, и это не просто фраза, это самая точная характеристика того, что должно было произойти: мертвая тишина. Тишина смерти, распад, разложение, гниющая осенняя листва, завалившая квартиру и мои ноги утопают в ней по щиколотки, а я брожу в этом царстве тлена, даже не зомби и не живой труп, а нечто бесплотное и бескостное, собственная тень, пережившая то, чего не стоило переживать…

Из темноты, из–под все так же размеренно и беспощадно поливающих ночной асфальт струй дождя, возник неприятный и душащий звук сирены. Моей машины все еще не было видно и я стоял, курил и смотрел на то, как вслед за звуком возникла и сама машина — это была «скорая», а за ней, с запозданием минуты на две, появилось и милицейское авто, резко затормозившее и вставшее на обочине, чуть наискосок от трупа.

«Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем. Похоронено сердце мое в этом месте пустом. Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь на потом!»

— Зачем ты мне это читаешь? — спросил ты, сладко потягиваясь в постели и откладывая проспекты на тумбочку.

— Мне кажется, тебе это должно нравиться! — сказал я.

— Мне это нравится, но не сейчас!

— Ты выбрал отель?

— Да, вот этот! — и ты показал на один из проспектов.

«Отель «Ориент Палас», — начал читать я, — гостиница расположена на берегу в 2 километрах от центра города Сус и в 4 километрах от фешенебельного яхт–клуба с причалом. 242 номера с видом на море или сад. В каждом номере есть кондиционер, телефон, спутниковое телевидение, балкон или лоджия, ванная комната, мини–бар, туалет и радио. К вашим услугам 6 ресторанов, 5 баров, пиццерия, мавританское кафе, ночной клуб, прокат автомобилей, нянечка, конференц–зал, обмен валюты, парикмахерская, медпункт, сейфы, торговая галерея, детские анимационные программы, бассейны, водные виды спорта, теннисные корты.»

— Почему? — спросил я.

— Ты же знаешь, — рассмеялся ты в ответ, — что я очень люблю пиццу, особенно с салями или тунцом. И потом — мне нравится название. Это очень дорого?

— Потянем, — улыбнулся я в ответ, прикидывая в уме, сколько может обойтись двухнедельное пребывание в пятизвездочном отеле. Но я хотел сделать ему подарок, я как знал — что это моя последняя любовь, гроссе либен, произнес я про себе по–немецки, великая любовь, и если ему хочется именно в отель «Ориент Палас», то почему бы и нет?

Вскоре за «скорой» и милицейским авто появилось и мое такси.

Я включил сигнализацию, закрыл квартиру, спустился по лестнице и вышел во двор. Мне не хотелось раскрывать зонт, дождь проникал под воротник плаща, голова сразу намокла, но мне было все равно — я убегал, я уносил ноги, мне не довелось побродить по развалинам Карфагена, но я оставлял за спиной развалины собственной жизни, хорошо помня тот вечер, когда началось землетрясение.