Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

И мне надо еще принять душ.

Быстро, очень быстро.

И я опять не успеваю подбрить ноги.

Придется делать это уже там, в Израиле.

А еще надо долететь.

Доехать до аэропорта, пройти таможенный и паспортный контроль, сесть в самолет и благополучно взлететь.

И застыть в кресле на пять часов.

Можно и соснуть.

С просыпанием на еду — не то поздний завтрак, не то ранний обед.

Я делаю воду очень горячей и взвизгиваю.

Они уже едут в машине, совсем скоро они будут здесь.

Кубик вновь работает как часы.

Книжка Н. А. тоже в сумке — я засунула ее рядом с прокладками.

Когда я вошла тогда обратно в домик, то муж спал на животе, под звуки не выключенного телевизора.

Я сняла халат, натянула майку и шорты и решила пройтись.

Совсем немного — мне просто не хотелось спать.

Я была счастлива, сейчас понимаю, что — скорее всего — последний раз в жизни.

На улице было очень темно, несмотря на полную желтую луну.

Я пошла в сторону фонарей, думая, как я вернусь обратно — наш домик растаял в темноте через мгновение.

Но я еще могла найти его, надо было просто развернуться и идти обратно, в сторону Иордании.

Я дошла до ближайшего фонаря и решила, что дальше не пойду.

Мне стало страшно, хотя я все еще была счастлива и мне по прежнему было очень легко.

С одной стороны фонаря была финиковая пальма, с другой — большая круглая клумба с незнакомыми розовыми цветами.

Внезапно они зашевелились и я вздрогнула.

Но я все равно наклонилась и увидела, как прямо на меня испуганно смотрит большая пучеглазая жаба.

Она оторопела так же, как и я.

И быстро упрыгнула обратно.

А я стояла и смотрела, как все продолжают и продолжают покачиваться незнакомые розовые цветы.

Машина с мужем и Майей уже на подъезде к дому, я успеваю одеться и быстро начинаю краситься.

Не понимаю, отчего я вспомнила эту жабу.

Наверное, она тогда пришла попить воды. Или просто искупаться.

Любовь, луна, жаба — вот что я вспоминаю, когда думаю про Мертвое море.

Любовь, луна, жаба и все это было в странном месте, именуемом киббуц Калия.

Но сейчас я еду в другое место и еду не с мужем.

Сейчас все не так, все по другому.

Я накрашиваю левый глаз и принимаюсь за правый.

По сравнению с Майей я просто уродина.

Пусть на моей коже нет странных белых пятен.

И я ее старше.

Не знаю, насколько, но минимум на пять лет. Или на восемь.

Не знаю, насколько, но старше.

Я редко думаю о своем возрасте.

И думаю о нем всегда.

Это не парадокс, это просто констатация факта.

Я крашу левый глаз и недовольна тем, как это получается.

Я слишком спешу, но я не хочу, чтобы она застала меня за этим занятием.

Я не могу понять одного — кто останется с Н. А.

И почему у него в глазах были слезы.

Пучеглазая жаба была странно–болотного цвета.

Это я тоже хорошо запомнила.

Как и цвет луны в ту ночь.

И то, какой долгий и сладкий оргазм у меня был.

Если бы я могла вернуть ту ночь, то я бы в ней осталась.

Все, что настало потом — полный бред.

Они уже поднимаются по лестнице, мне осталось совсем чуть–чуть.

Я пучу глаза в зеркало и внезапно высовываю язык.

Меня потряхивает, будто я в лихорадке.

Сейчас раздастся звонок в дверь, впрочем, у него есть ключ.

И нам уже пора выезжать.

Через двадцать минут — он не любит вести быстро, когда я в машине.

Потому что я боюсь.

Они звонят, я открываю дверь.

На Майе куртка, но я это знала и так.

Кожаная куртка веселого летнего цвета.

Ярко–оранжевая, как апельсин.

Нам пора, говорит муж.

Вы будете пить кофе, спрашиваю я.

Нет, не будем, говорит муж.

А я хочу, говорит Майя.

Я быстро, отвечаю я и бегу на кухню.

Майя проходит следом и я чувствую, как она смотрит мне в затылок.

По мне пробегают мурашки, я не понимаю ничего.

Я боюсь, что кофе сбежит — у меня дрожат руки и я плохо вижу.

Муж в комнате звонит кому–то по телефону.

Ты чего нервничаешь, спрашивает Майя.

Не знаю, честно отвечаю я.

Я тоже нервничаю, говорит Майя.

Ты боишься летать? спрашиваю я.

Нет, отвечает она, я боюсь за Николая Александровича.

Как он без тебя? чувствуя, как мой голос дрожит так же, как руки, если не больше.

Как он в больнице, говорит Майя.

Нам пора, кричит муж.

Сейчас, отвечаю я, радуясь, что кофе не сбежал и наливая чашку себе и чашку Майе.

У него — плохой диагноз, говорит Майя, и добавляет: очень плохой.

Я не спрашиваю, я понимаю, что спрашивать не надо, она все и так расскажет, но руки и голос у меня перестают дрожать.

Еще два глотка, говорю я громко мужу, почти кричу, отчего–то чувствуя, как на душе у меня становится легко, почти так же легко, как тогда, в киббуце Калия. Видимо, я боялась, что с Н. А. останется муж, но муж с ним не останется, он будет навещать его в больнице, но навещать — это совсем другое.

— У него был инсульт, — говорит, отчего–то краснея, Майя, — два года назад…

После Испании, хочу добавить я, после Барселоны и этого… как его… не помню… Но я плакала и мне было его жалко. Мне и сейчас его жалко. Но я не хочу, чтобы с ним оставался мой муж, в его квартире, рядом с его кроватью.

Ты ему кто, внезапно набравшись наглости спрашиваю я, споласкивая чашки после кофе.

Майя смотрит на меня и не отвечает, наверное, я перешла границу дозволенного, хотя нам с ней жить две недели вместе и я старше, так что могла бы и ответить. В конце концов, он — мой отец.

Нам пора, снова зовут муж.

Идем, говорю я.

Он — мой приемный отец, говорит Майя мне в спину, выходя следом из кухни.

Мне хочется подпрыгнуть от радости, но я сдерживаюсь.

Приемный? переспрашиваю я.

Да, он удочерил меня, когда я была уже подростком, он был знаком с моей матерью, но мать умерла…

Это твоя сумка? спрашивает муж, и я отвечаю ему, что, естественно, моя, чья же она может быть еще?

Про своего кровного отца Майя ничего не говорит, она вообще замолкает.

Она и так сказала много.

Мой отец остается моим отцом, по крайней мере, мне хочется в это верить.

Майя сказала, что он ложится в больницу, что он удочерил ее, когда она была еще подростком и что ее мать умерла.

Я желаю ему выздоровления.

Про себя, внутри себя, не сказав вслух ни единого слова.

Мы садимся в машину, муж ведет ее быстрее, чем обычно.

Мы пили кофе и выбились из графика.

Майя сидит на заднем сидении, я — рядом с мужем.

И мы все молчим.

Каждый думает о своем.

В левой половине головы я вижу то, как муж ведет машину, получается, что одно изображение наслаивается на другое.

Он ведет машину и думает о том, как он ведет машину.

О чем думает Майя — я не знаю.

Но знаю, о чем думаю я.

Что если все происходит так, как происходит, то это надо.