Михаил Попов - Пора ехать в Сараево

— Зело, — сказал отец Варсонофий и чокнулся с генералом.

— Но что, — спросил полицейский чин, — навело вас на такие размышления и позволило сделать такие фраппирующие выводы? Должны же вы были от чего–то отталкиваться. Профессор вздохнул.

— На фактах, в вашем понимании этого слова, держится наука прикладная. Ведь что есть критерий научный? Это опыт. То есть имеющим место, существующим признается только то, что можно воспроизвести хотя бы два раза. А вот вас, уважаемый Антон Николаевич, можно сделать во второй раз? Одним словом, если применить к вам требования современной науки, легко доказать, что вас просто–напросто нет.

— Опять парадокс! — недовольно отозвался генерал. — То есть вся наука глупа, вся и насквозь. Вот и приехали. Профессор начал догадываться, что его высокоумные вещи воспринимаются слушателями все менее серьезно, и, чтобы не превратиться в посмешище, он решил сам придать беседе юмористическое наклонение. Что ж, заветная'мысль так же неуместна средь публики, как нагота. Между тем явилась бесшумная Настя и наклонилась к уху батюшки.

— Тихону Петровичу стало хуже, господа. Я оставлю вас, — сказал тот.

Господин Бобровников уловил профессорскую иронию и принял ее на свой счет. Несмотря на это, он продолжил приступать к нему с вопросами.

— Прошу прощения, Евгений Сергеевич, но мне кажется, вы не докончили вашу мысль.

— Вы думаете? — Профессор пожал плечами.

— Конечно. Я был убежден, что вы намерены свести вместе две линии, наметившиеся в вашем рассуждении.

— Чувствуется в ваших приемах большая процессуальная практика.

— Пусть так, но, прошу вас, не отрицайте, что вы собирались перебросить мостик от предсказаний Зои Вечес–лавовны к вашим описаниям механизма времени. Вам просто помешали.

Генерал, просидевший большую часть разговора в обществе какой–то своей частной тоски, вдруг встал и молча удалился. Судя по всему, в направлении своего флигеля. Тем самым расчищая поле для спора. Евгений Сергеевич вздохнул вслед ему и некоторое время разглядывал сеющийся дождь, ежась в объятиях пледа.

— Просто мне расхотелось, Антон Николаевич. Почувствовал в какой–то момент, что почти полностью покинул твердую почву и отдаюсь во власть волнам слишком уж необязательного фантазирования. Роль седовласого безумца, сыплющего поэтическими пророчествами по любому поводу, — это не для меня. Нынче у нас таких пол-Петербурга.

— Но все же! — В голосе следователя появилась испуганная настойчивость, знаменитость явно срывалась с крючка. — У вас было какое–то объяснение слов вашей супруги. Вы отнюдь не показали, что считаете их абсолютной выдумкой.

— Вы правы, не считаю, хотя, казалось бы, должен. Более того, убежден: многое из того, что она говорила, сбудется. Объяснение, какого вы так домогаетесь, расплывчато, никак и ничем не доказуемо и в высшей степени не научно. Но — извольте. Придется нам на некоторое время вернуться к нашему прежнему предмету. К времени. Слишком многообразный предмет, поэтому коснусь только тех сторон, что имеют прямое отношение к нашему разговору. У большинства людей о нем, о времени, примитивное календарное представление. То есть всякий будущий год мыслится как некая граница, абсолютно гладкая и перпендикулярная нашему движению вперед. Мир равномерно ползет в будущее, и тридцать первого декабря в ноль–ноль часов и минут он полностью со всеми своими людьми, странами, машинами, звездами, с каждой песчинкой, травинкой, с каждым крохотным чувствием в этот год въезжает. Одновременно*. Это и есть заблуждение. Распространенность и живучесть его колоссальны. Знаете, почему?

— Знаю, — храбро ответил следователь, — это заблуждение упрощает жизнь.

Профессор несколько замедленно, но поощрительно кивнул. И посмотрел на третьего участника беседы — Саша молча сверкал глазами за самоваром.

— Примерно так, молодой человек, примерно так. Я же утверждаю, что стена эта не так ровна, как кажется. Да что там! Она вообще отсутствует. Ее нет, границы. Будущее не ждет, как пустой идеально выметенный сарай, кареты нашего сегодняшнего мира. Будущее уже происходит, хотя нас там нет пока. Оно кипит, взрывается, орет и стонет. Мы накатываемся на него, вызывая в нем ужас предчувствий и тошнотворных ожиданий вперемешку с глупыми мечтами и жадными надеждами. В силу же того, что это процесс бурный, нестройный, от него летят случайные раскаленные капли, пылающие ошметки. Летят во все стороны. И вперед, и назад! Назад, молодой человек! Сотнями, а может, и сотнями тысяч этих плевков осыпаны наши бедные мозги. Вблизи времен, чреватых выплесками больших страстей, — а ближайшее будущее надлежит отнести именно к таковым, — град сей становится гуше. Большое количество людей подвергается воздействию этих невидимых жестов будущего. Одни ощущают неопределенное томление, тоску, другие способны превратить эти случайные сумбурные сигналы в понятные символы. Я склонен думать, что Зоя Вечесла–вовна принадлежит к числу подобных людей. Если хотите, она современная Кассандра.

В наступившем молчании на первый план выступил шум дождя. Но царил недолго. Профессор был не в силах остановиться.

— Но если сказать честно, у меня нет никакого способа хотя бы в ничтожной степени подтвердить ее предсказания научным образом. Взять хотя бы эту историю с милейшим Афанасием Ивановичем. Зоя Вечеславовна убеждена в правоте своих слов на его счет. Она уверена, что его зарежут через четыре года тут, в Столешине. Я ей пробовал объяснить, что это маловероятно, хотя бы потому, что Афанасий Иванович крайне редко бывает в имении, живет за границей большей частью. Или в Москве. Никакого реального отношения к здешним делам у него нет. Ведь он не Столешин, а Понизовский, всего лишь родственник Марьи Андреевны. С какой стати ему торчать здесь, особенно ввиду подобного предсказания! Да он нарочно проведет весь восемнадцатый год где–нибудь на водах. Она же мне отвечает: не знаю почему, но зарежут его именно здесь, в «розовой гостиной», и зарежут именно крестьяне. Именно Фрол Бажов. Вот такова ситуация. Профессор неопределенно и неприятно усмехнулся.

— Все факты и разумные доводы против ее предсказания, но какие–то чувства сигнализируют мне, что, тем не менее, все может быть. Ведь будущее уже здесь. Зде–есь. Может быть, прячется за тою занавеской или в листве мокрой яблони. Просунуло сюда свои щупальца и орудует. Глядите — самовар! Казалось бы, нет ничего проще, даже глупее. Обычный никелированный самовар. Поверхность гладкая и отражает то, что и положено, — нас с вами, Антон Николаевич. А на той стороне, что нам не видна, может быть, сию секунду корчатся какие–нибудь невиданные рожи и хохочут над нами, глупцами. Говорите, мол, говорите, мы–то ведь уже знаем, как именно вы будете пожраны.