Ольга Толмачева - Подружка

Видеть то ликующие, то испуганные глаза?

Душа «спартанского ребёнка»* — зачем ему?

Не вылезая из постели, читать Цветаеву?

Даже обезьяну в коробке не вспомнит…

А она… звала, домогалась… Как стыдно!

И ревёт она сейчас не от любви — от чего–то другого. От того, что идёт время — и только вперёд, и ничего нельзя вернуть, отменить…

…От уязвлённого самолюбия, жалости к себе… ко всему миру… Ко всем этим людям здесь, в этом зале…

…От бренности жизни, вселенской тоски.

Как можно любить фантом?

А она? Да она бы первая от него сбежала. Увязла бы в комплексах, как в паутине. Задохнулась бы…

Плакала бы от черствости, эгоизма — как сейчас плачет…

А он устал бы от неё. Замкнулся…

Все так. Все правильно. Но почему же она помнит?

И плачет?

Помнит — и ревёт?

Значит, лучше не думать.

Светлана увидела сквозь стеклянную дверь, как алым пятном по залу передвигалась Мальвина — с курткой и рюкзаком.

Пересела в дальний угол за столик — захотелось спрятаться.

— Я еле вас отыскала, — Аня опустилась рядом. — Не помешаю? Столько сидели, общались. Ваша история не даёт мне покоя…

— Хотите вина? — спросила Светлана.

— Скажите, мне важно знать — что вы поняли? В квартире… у Игоря…

Света подозвала официанта.

— По комнате ходили, вещи трогали…

— Да. — Светлана кивнула. — На стуле сидела — за письменным столом, на диване…

— В окно смотрели?

— Смотрела — темно было. Только от реки отсвет… Красиво очень… Рояль во всю комнату — чёрный, блестящий.

— Рояль?

— Игорь музыкой бредил.

Его мама тоже волновалась — Света чувствовала. Приветливо улыбалась, помогала снять плащ, искала тапки… Голос тёплый, чуть хрипловатый. Смотрела встревожено, не понимала: что нужно этой девочке? Впрочем, все понимала — была не в силах помочь…

— И что? Что вы решили тогда? Это вам помогло? — допытывалась Мальвина.

— Мне кажется, я прощалась…

— Как это?

— Как последний раз человека видишь — все чёрточки лица запомнить, сохранить хочешь… Вы знаете, Аня, что для меня было открытием? — Светлана вдруг засмеялась. — Оказывается, Игорь такой же человек, как и все остальные: ест, пьёт, спит. Зубную щётку в стакане видела — зубы чистит. Полотенце на крючке висит — умывается. Мама ватрушками угощала — печёное любит. Такой же, как все! Ничем не отличается…

Аня улыбнулась:

— А сколько вам было лет?

— Не помню… Как вам — столько же… Дурочка, глупая… — вы правы. Большая, но глупая — согласна, — Света виновато посмотрела и украдкой вытерла влажную щёку.

Мамины руки — тёплые ладони. Баюкали, ласкали, шлёпали. Гладили сына по макушке, крепко прижимали к груди…

Светлана долго не выпускала, прощаясь… Нежная мамина ладошка…

— Аня, я хочу выпить за вас. — Она подняла фужер. — Все впереди! «Есть на свете поважней дела Страстных бурь и подвигов любовных».*

— Мне жаль, что вы расстались, — вдруг сказала Аня.

— Нет, почему же — все логично, вы сказали… И это правильно.

— Но почему?

— Это была любовь, несовместимая с жизнью… — с моей стороны. Думаю, она пугала. Любого испугает. Представляете, жить на изломе… Захлёбываться от счастья…

— А теперь что же? Не захлёбываетесь?

— А теперь, Аня, «Начинает мне Господь — сниться. Отоснились — Вы»**. Теперь я не хохочу, а улыбаюсь, не гневаюсь, а печалюсь. Тише, спокойнее, покорнее. Все оттуда, — Светлана показала в потолок.

— А муж что же? Ему не обидно?

— Нет, ему хорошо. Понимаете, Аня, для жизни семейной нужно что–то другое: предсказуемость, ум, спокойное сердце, трезвый расчёт. Уважение к человеку. Тогда все выдержать можно.

— Вы что же, мужа не любите?

— С чего вы решили? Это самый дорогой мне человек!

— Дорогой — но не любимый? — прищурилась Мальвина.

— И дорогой, и любимый, и родной. Понимаете, Аня, родной — одна пуповина. Не разорвать… Что бы с кем ни происходило, куда бы кого ни заносило — терпишь, прощаешь… Это дом. Семья. Могилы.

— А этот ваш пресный благостный мир — сегодня… — У Ани хитро блеснули глаза. — Но скажите… Неужели вы бы не поменяли — представьте на миг, что произошла встреча… Любовь…

Светлана покачала головой. Пожала плечами:

— Говорю же вам: все оттуда. — Она снова показала в потолок. — Там решают, что с нами делать. Даже если кому–то и не нравится…

— А мы в Рим ездили, — сказала Аня и подняла фужер. Поставила локоть на стол, всмотрелась сквозь стекло в темно–вишнёвую жидкость. Слегка качнула бокал в руке. Вино скользнуло по тонкой поверхности, пришло в движение, затрепетало.

— Рим — вечный город, осколок рая, великолепнейший из городов… — мечтательно произнесла Светлана. — Я в Риме не была. Вам понравилось, Аня?

— Очень! — Лицо Мальвины озарилось светом. На губы легла лёгкая, неуловимая тень.

Улыбка? Вздох? Светлана замерла, вглядываясь в лицо. Эта улыбка… Не может абсолютно счастливый человек так улыбаться. Это улыбка человека, познавшего разочарование. Но как красиво лицо!

— Только в Риме можно почувствовать любовь ко всему миру, — сказала Аня.

— Жизнь бурлит?

— Повсюду: на узких улицах и маленьких площадях… Мы шли, держась за руки. На улице, под небом — как в храме. Думала, так будет всегда… — Аня горько усмехнулась. Жалобно посмотрела. — Красота и свобода — безграничная… — прошептала.

— Представляю… Дух захватывает…

Они уткнулись в бокалы и замолчали.

— А чего бы вам сейчас хотелось больше всего? — спросила Светлана.

— Честно? — глаза Мальвины вспыхнули.

— Я отгадаю, — Светлана предупредила движение. Закрыла глаза. — «…Я хотела бы жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки и вечные колокола. И в маленькой деревенской гостинице — Тонкий звон Старинных часов — как капельки времени. И иногда, по вечерам, из какой–нибудь мансарды — Флейта. И сам флейтист в окне. И большие тюльпаны на окнах. И может быть, Вы бы даже меня не любили…»*

— Это вы? Вы написали? Игорю? — Аня вплотную придвинулась. Восхищённо смотрела.

— Нет, не я. Моя подружка — Марина Цветаева. Я её обожаю.

— Цветаева — ваша подружка? — Мальвина охнула. — Сколько же вам лет?

— Э–э–эй! Осторожнее, Анечка! — Света шутливо замахала руками. — Я большая, но не до такой же степени! Не так много, Анют, — весело рассмеялась. — Хоть и подружка…

— Вы знаете… — Мальвина подбирала слова. — Вы такая… тёплая… Так чувствуете… Мне стыдно, что я вам говорила… Эти стихи… я ещё никогда… я… мне никто не читал…

— А мне читал — Игорь. Он открыл мне Цветаеву. До него я не чувствовала. Её слова мне были пустыми звуками. А потом словно вгляделась, прониклась. И ты почитай. Женщина — одна из нас, такая же глупая и беззащитная, как и мы с тобой… с вами… влюблялась и любила. И не один раз, между прочим! Хоть и жила в прошлом веке — ни мобильных, ни телефонных будок.