Ольга Толмачева - Подружка

— А почему, скажите, вы мне то «ты», то «вы» говорите?

— Да? Не заметила. Наверное, «ты» — это когда очень тепло, близко, «вы» — дистанция. Видимо, не могу определиться. Извините. Извини.

— А ваш этот… Игорь — мне кажется, он холодный, рассудочный, влюблённый в себя тип. Хоть и музыкант. Если бы вы встретились…

— Мы не встретимся… зачем? — поспешила возразить Светлана.

— И у него появилось бы желание побыть с вами хоть один час — хотя бы в аэропорту… как мы с вами… сегодня, здесь… Вы не представляете, как бы он удивился… и как бы пожалел, что не оценил, просмотрел вас — смешную девочку с обезьяной… О! Хотела бы я на него посмотреть! — Мальвина громко рассмеялась.

— Это уже ни к чему. Пусть живёт, не мучается… и он не холодный — напрасно вы так.

— Почему вы все время его оправдываете? — вдруг воскликнула Аня и нетерпеливо откинулась на стуле. — Все русские так — сглаживают, не видят очевидного, обходят углы. Немка или француженка ни за что бы! Он чёрствый — я же вижу! Не откликнулся на стихи… Хоть слово тёплое вам сказал?

— Стихи?

— Но вы же ему писали стихи — я уверена! Писали?

— В юности все пишут… — неуверенно сказала Света.

— Не все! Я — не пишу!

— Да, но вы танцуете…

— А кто не танцует? Вон, посмотрите, — Аня кивнула на большой монитор, где транслировали танцевальное шоу.

— И на полки с книжками посмотрите. Кто только не пишет. — Светлана указала на газетный киоск. — Аня, этот разговор ни о чем. Оставьте мне мои заблуждения. — Она шутливо обхватила себя за плечи, словно оберегаясь. Захлопнулась. — «Солнце — моё. Я его никому не отдам», — засмеялась. — «Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!» Кстати, тоже подружка написала.

— Цветаева?

— Она. Чудо, правда?

— Вам надо понять, что ваш Игорь — не тот, кого вы себе надумали… — продолжила Мальвина.

— Аня, не хочу! — запротестовала Света. — Пусть будет так, как я чувствую. Игорь у меня здесь, в юности, — приложила руку к груди. — Пусть там остаётся! Не трогайте, Анечка.

Они замолчали.

— Он не должен со мной быть — так распорядились… — тихо сказала через минуту.

— Там? — показала Аня в потолок и фыркнула. Закрыла ладонью рот. — Извините.

Они ещё много о чем говорили. Светлана читала стихи и рассказывала, как неэкономно любила Цветаева — себя не берегла. Пылко любила, только так могла «выдышаться в стих»*.

Аня слушала — то удивляясь, то протестуя, но в общем–то была согласна, что строчки чудные — мороз продирает, и навряд ли, живя по–другому, поэтесса оставила бы проникновенную стопку восхитительных стихов — в дар.

— Значит, мы ничего не решаем? По вашей логике? — вдруг спросила Аня.

— Можем наблюдать, прислушиваться. Выводы делать. Что–то понять в себе, лучше стать… Изменишься сам — изменятся и обстоятельства… Я так думаю… — ответила Света.

А ещё Аня говорила, что мечтает отправиться в дальнюю экспедицию — куда–нибудь на север или ещё дальше, где живут суровые, немногословные люди, честные и бесхитростные, потому что только на краю земли, вдали от цивилизации, можно встретить искренность и настоящие чувства — где же ещё? Не в клубах же, не на дискотеках! А настоящих мужчин почти совсем не осталось — может быть, они вымерли? Истреблены?

А в жизни ей хочется заняться чем–то особенным — нужным, полезным, что увлекло бы, поглотило без остатка. И она не прочь объехать весь свет.

Света соглашалась, что любовь окрыляет душу. И какое счастье — любить. Как это сложно — среди тысяч и миллионов лиц найти своего единственного — почти невозможно… на грани фантастики… И как в наши дни измельчали мужчины — любят с оглядкой, расчётливо, как жаль…

В бар входили и уходили люди. Многих они видели уже не впервые. Как старым знакомым, им порой улыбались — примелькались… За столько часов ожидания!

Осмелев, Света призналась, что во времена королевы Виктории она жила в старом английском замке — на юге страны. Ей так кажется… И лишь Ане она может рассказать об этом, кто ещё будет слушать подобный бред?

А если когда–нибудь она все же встретится с Игорем, обязательно спросит: «Как живётся вам с простою Женщиною без божеств?», «Как живётся, милый? Тяжче ли? Так же ли, как мне с другим?»* — Цветаева подсказала нужные строчки.

Но навряд ли… Где его встретишь?

Ночь постепенно угасала. Наступал зыбкий предрассветный час. Две женщины — совсем юная и уже немолодая, все говорили, потеряв счёт времени, смеясь и печалясь, не могли наговориться. Со стороны казалось, что после долгой разлуки встретились две подружки — а может, сестры? Они долго не виделись, были рады встрече — столько новостей собралось.

Наступало утро — белое, долгожданное, сулящее надежду наконец–то выбраться из сонного, засыпанного снегом, богом забытого альпийского городка. Небо раздвинулось, стало выше, в большие окна аэропорта тихо вползал бледный утренний свет.

Они опомнились, когда Анин телефон вдруг пронзительно зазвенел. В зале добавилось красок, а за стойкой сменился бармен. На регистрацию выстроилась огромная очередь. Звонил Анин папа — разыскивал дочь. Прилетел самолёт из Лондона.

— Ну что же, Анюта, я желаю вам «шоколадом лечить печаль и смеяться в лицо прохожим»**. Впрочем, только от радости. — Света с улыбкой протянула на прощанье руку. — Читайте Цветаеву.

Анечка побежала к родителям. Соскучилась.

Метель утихла. По взлётному полю, урча, сновали машины, разгребали снежные заносы. В прозрачном воздухе, как на фотобумаге, отчётливо проявился пейзаж за окном. Предметы приблизились, картинке добавилось резкости.

Снег лежал на крышах, окутал деревья и провода. Припорошил автобусную остановку, телефонную будку… Так! — Светлана задержала взгляд. — Вот ещё одна телефонная будка — австрийская…

Она видела, как легко Аня побежала по залу. Волосы сверкали и прыгали, приземляясь, на спину. Она улыбнулась вдогонку: славная–славная девочка — её ночная подружка.

Подошла к расписанию. Самолёт из Москвы вылетел — значит, и она прибудет сегодня домой.

Словно по взлётной полосе, Аня мчалась по коридору навстречу родителям. Часы пленения закончились. На душе было светло. Природа сжалилась над людьми и в благодарность за тягостные часы ожидания расцветила небосвод лучами встающего из–за горы солнца. И сразу миллионы снежинок, рассыпанных по земле, подхватили его сияние, вспыхнули, заискрились, воздух зажгли.

Она издалека увидела папу — он стоял, немного нервничая, нетерпеливо посматривал на часы, внимательно всматривался в лица прохожих. Яркое солнце слепило глаза, в блеске лучей он не мог разглядеть летящую Аню — маленький самолётик.

«Солнце — одно, а шагает по всем городам», — пела дочь и подпрыгивала. Она бежала, ему невидимая, и это её ужасно смешило.