Всеволод Фабричный - Самоед

Я во всем вижу символы и чем гаже вещи замеченные мной — тем прочней символ. Увидеть полную девушку в белой кофточке роняющую с парохода подаренные хахалем–студентом часики — это конечно любопытно. Это вызовет целый поток символических ассоциаций. Но меня больше интересует сифилитик, плюнувший мне в лицо разжеванными документами в соленой восточной части города, или кусочек чьей–то плаценты на выброшенном матраце возле лесополосы.

Мы много беседовали с Максимовым… Он вспоминал свое детство и молодые годы, свои путешествия в Германию, бары, проституток, быструю езду на автомобиле по горным дорогам. Вспоминал лимонад, который делали в шестидесятых, а сейчас уже не делают, ностальгировал по старым телепередачам.

Мы также уделяли достаточно большой процент наших бесед алкоголю и это происходило таким образом: я называл марки и виды различных спиртных напитков, а он с величайшей готовностью сообщал мне свое мнение о их вкусе и воздействии на голову.

В молодости Максимов был фермером, у первой его жены случился выкидыш. Если верить обостренно–агрессивным и непроверенным слухам сотрудников — у старика была абсолютно безумная сестра. Когда–то давно он, после таинственной семейной ссоры, украл у нее машину и выехал на тропу войны. Его поймала полиция. Под дулом ружья и суровым криком в мегафон Максимов был достаточно быстро усмирен. Один из старых работников склада также поведал мне, что раньше сестрица порой приезжала за Максимовым на работу и подвозила домой. Один раз она предложила подвезти и его. Это была сюрреальная и опасная поездка. Мужик рассказывал, что безумная сестра не останавливалась на красном свете и, проезжая его — каждый раз бормотала — «Смерть неизбежна».

Нынешняя жизнь Максимова не представляла для него никакую цену. Он жил с женой–филиппинкой (кстати гораздо моложе его) и тещей. Тещу он ненавидел и боялся до сердечной колики. Жене врал что работает до пяти (мы работали до четырех) и таким образом пять раз в неделю выигрывал час свободного времени. Этот час Максимов тратил на скоростное заглатывание пива в местном баре. Затем он со всех ног несся домой и когда жена приходила с работы (она работала в аптеке) — Максимов с невозмутимым видом попивал слабое пиво из домашнего холодильника, которое было разрешено ему в строго определенных количествах. Жена его не имела того обонятельного дара, который позволяет некоторым женщинам точно знать количество алкоголя выпитое непослушными супругами и поэтому она была уверена, что старик только что пришел с тяжелой работы и имеет полное право хряпнуть баночку–другую.

Кроме жены и тещи в их дом часто хаживали филиппинские родственники. Максимов находился в вечном подозрении, что родственники, говоря на своем непонятном наречии — совещаются как бы его ночью прибить.

С самого первого дня нашей встречи — мы вместе ходили на автобусную остановку. Дважды в день — с работы и на работу. Это получилось спонтанно и натурально. Утром он встречал меня около станции, улыбался и что интересно: первая фраза сказанная им всегда была более менее внятной — будто бы все утро он изо всех сил тренировался говорить на земном языке. К сожалению вторая фраза уже звучала по–марсиански и мне приходилось переспрашивать.

Была альтернатива не подъезжать на автобусе, а ходить к наземному метро пешком, через длинную заброшенную аллею, которую пересекала узкая, грязная речка. Максимов отказывался от таково маршрута домой потому что несколько лет назад видел там совершенно голого человека, который, раскинув руки, молча стоял в кустах.

В этой неблагополучной аллее, в зарослях, я часто видел палатки в которых жили бездомные. Как–то возвращаясь с работы я наткнулся на обглоданную грудную клетку довольно больших размеров. Я понятия не имею кто бы это мог быть… Максимов тогда уже не работал на складе и я думаю, что если бы я рассказал ему об этой странной находке — его негативное мнение об аллее укрепилось бы уже окончательно.

Он был эрудирован. Любил телепередачи про войну и апокалипсис. Рассуждал о Судном Дне и Втором Пришествии. В первый мой день он подшутил надо мной — заговорщически сообщив мне, что на нашей макаронной фабрике существует давняя традиция: когда новый работник получает свою первую зарплату — все ему хлопают, отрезают кусочек торта, дают пригубить вина и затем в качестве финального презента — секретарша, спустив трусы, садится ему на лицо.

Максимов потихоньку сдавал. На моих глазах — развалины превращались в окончательные руины. Было очевидно, что атомы старика держатся на соплях и он скоро рухнет. В свой предпоследний день работы он, не выдержав враждебной атмосферы маленькой складской столовой, приковылял ко мне на улицу, где я в перерывах курил возле мусорного бака. Он стоял надо мной накренившись как старый, сухой кактус с подгнившими корнями и говорил какую–то чушь о том, что если долго лежать дома на своей кровати и смотреть в одну точку — то непременно увидишь чье–то лицо.

По пути домой в тот день я спросил его как он себя чувствует после стольких лет рабской, унылой службы на складе. Он ответил, что хочет покончить жизнь самоубийством, но этого не сделает.

В последний день ему стало плохо уже через пять минут после того, как он начал работать. Лицо его почернело и он вынужден был держаться за стену чтобы не упасть. Он ушел домой не попрощавшись. Люди сплетничали и болтали и том, что жена Максимова купила ему путевку на Гавайи и, что там он пьет и развратничает как престарелый Сатир. На самом же деле через несколько дней после ухода Максимов впал в кому и находился в ее железной хватке две недели.

Он выжил. Есть люди, которых невозможно уничтожить. Смерть не смогла утащить старика несмотря на все свои старания. У него отказали почки и вообще почти все важные органы, ему делали трепанацию, у него был инсульт. Также что–то случилось с кишками: если я правильно понял одну из кишок ему зачем–то зашили в ногу. Питание через нос, аппарат искусственного дыхания, гибкий червь катетера настойчиво пронзающий никому уже не интересный пенис — все пережил Максимов. И возможно переживет более невыносимые вещи, если таковые имеются.

Через два месяца он пришел на склад с двумя палочками в сопровождении печальной и вежливой супруги похожей на добрую жабу. Пугающе похудевший — он без остановки говорил, рассказывал, торопился, пожимал руки. И что самое страшное — он все еще думал об этом проклятом макаронном складе и даже поведал нам, что когда, оправившись от комы, лежал в больничной палате — то изобрел новый способ разгружать грузовики и не уставать…. (тут его жена грустно усмехнулась и извиняющись сказала — «он у нас теперь изобретатель…»)