Всеволод Фабричный - Самоед

Мания, или правильнее сказать — психоз касательно приема пищи у этого человека заключалась вот в чем: он говорил мне, что испытывает величайшие трудности с любой едой, которая неприятна на вид или может своим видом напоминать что–либо неприятное. Особенная проблема возникала у него с макаронами: когда он ел их — в его голове непроизвольно возникал образ опарышей или кольчатых червей, его моментально начинало тошнить и, таким образом — на обеде, или завтраке можно было ставить крест.

Он ненавидел и презирал работу всеми атомами своей души, не считал за людей тех, кто работал с ним и так как работник из него был мягко говоря неважный — уже за две недели своего прибывания в Армии — он успел настроить против себя большую часть мужского и женского населения.

Мне нравился его пессимизм и злобная невнимательность к рабочей дисциплине. О школе (которую он с успехом закончил двумя месяцами раньше) он, вздохнув, выразился так:

— Да какие, блядь, могут быть воспоминания… Ни одной вечеринки, ни одной бабы…

Возможно из–за этого тривиального мужского неуспеха и родилась у него идея о завоевании Африки…

Нет, нет… Я уже не чувствую даже намека на запах духов… Армия Спасения отвлекла. Посвящать ей отдельную историю было бы слишком вымученно. У меня не осталось так уж много воспоминаний об этом ядреном месте. Забудьте о духах вообще. Совершенно забудьте о духах. Испепелите любые мысли о них. Если честно — идея не стоила и выеденного яйца… Я лучше расскажу немного об Армии. Представьте, что уже давно появилась новая история–глава, которая называется Божий Мусор.

Армия Спасения началась для меня с высокой железной табуретки, на которую я вставал чтобы дотянуться до рта громадного пресса. Мой технический словарь до смешного скуден, но я попробую объяснить:

Спрессовывалась одежда. Она достаточно быстро подъезжала на конвейере, в конце которого, возле пресса, на табуретках дежурили два человека. Я был одним из них. Наша задачей было закидывать, скорее даже смахивать одной рукой, подъезжающее тряпье в «рот» и распределять его в равных количествах, чтобы оно было на одинаковом уровне слева, справа и посередине. Когда рот наполнялся и в него нельзя было запихнуть даже пары носков — я опускал защитную решетку и с удовольствием нажимал большую красную кнопку. Мой напарник — Тони, которого я прозвал Пантисниффер был доброй душой. Он знал как я люблю нажимать кнопку и всегда позволял мне сделать это самому. Пресс начинал оглушительно гудеть и железный «потолок» что было силы давил на барахло уминая его до состояния камня. Такая процедура повторялась пять–шесть раз. Когда умный индикатор показывал, что пресс полон и давить дальше нет никакого смысла — мы протягивали толстую железную проволоку….которая…

Нет! У меня нет никаких сил объяснять все это! Я лучше честно признаюсь, что когда дело касается техники — я ноль и добавлю только то, что в конечном счете я (опять же с удовольствием) крутил металлическое колесо — дверь пресса раскрывалась и он, издав стон роженицы, разрешался огромным кубом одежды, сверху донизу обвязанным проволокой. Куб отсылался в Африку или в Индию. Ни мне, ни Тони (который делал эту нехитрую работу в течении двадцати лет) не было доверено решать — куда именно отправится наш куб.

Пальто, футболки, нижнее белье, брюки, шляпы, кожаные куртки, платья, галстуки, детские подгузы — все возможные виды одежды шли в наш пресс. Естественно, что для сирой бедноты Африки и Индии — не годится посылать хорошую, дорогую одежду. Зачем? Дареному коню в зубы не смотрять — походят и в рванье.

Чтобы в пресс ни дай Бог не попало чего–либо ценного — на конвейере (он был очень длинным) работало около десяти женщин, чья работа заключалась в том, что они наметанным глазом замечали более менее добротный материал и откладывали его в специальные корзины. Хорошая одежда продавалась в магазинах Армии Спасения. К нам с Тони — орлино и победоносно взирающим на работающих женщин с высоты своих табуреток — шла исключительная рвань.

Одежда, преподнесенная неравнодушными людьми для Армии почти никогда не была выстирана. С утра, уже за десять минут мои руки становились черными как уголь. Я яростно мыл их на каждом перерыве, а вот Пантисниффер Тони не мыл их вообще никогда. Так и вижу его за обедом — черными пальцами отправляющим в рот кусочек цыпленка…

Тони вообще не был склонен к личной гигиене. В туалет он ходил только для того, чтобы оправиться. В свои шестьдесят лет он еще (или уже?) не умел пользовался унитазом — поэтому на двери туалета специально для него (но как бы и для всех) висела табличка -

«Пожалуйста, пользуйтесь унитазом аккуратно. Никто не хочет отмывать за Вас Вашу грязь.»

В Армии Спасения, о Тони ходило много легенд и историй. Самая популярная из них — была о том, что когда–то давно у Тони приключился сильнейший понос. Из–за повышенного в тот день внутрикишечного давления — в туалете у него произошло что–то вроде небольшого взрыва. Унитаз, пол и стены кабинки были забрызганы жидким стулом. Мало того — он умудрился обделать весь зад собственных брюк и, ничего не заметив, в таком виде приступил к будничной работе у пресса.

В разговорах со мной — любимые темы Пантисниффера были:

1. возможной войной России и Китая со всем остальным миром

2. рок музыка семидесятых

3. почему так подорожало пиво.

Пот, кровь, гной, смегма, моча, кал и слюна. Все возможные выделения человеческого тела наблюдались на одежде, которая поступала к нам по конвейеру… Много раз я колол пальцы булавками, оставленными в кармане какого–нибудь задрипанного пальто. В карманах всегда что–нибудь находилось — порой даже мелкие деньги. Изо дня в день я ожидал крупных, но удача не сопутствовала мне.

Работая на прессе — я узнал много нового касаемо женского нижнего белья. Я человек неженатый. Все мои романтические приключения происходили очень быстро и чаще всего на свежем воздухе. Я абсолютно не знаком с женщиной в каждодневном, бытовом плане, когда оказывается, что любимый человек сделан не из такого уж загадочного и эфемерного материала, как тебе казалось раньше. До Армии Спасения — в женском белье для меня существовала некая тайна. Я полагал (скорее надеялся), что женщины не могут так страшно загадить свои трусы, как загаживает их мужской пол. Армия Спасения лишила меня этой надежды уже на второй день. Оказывается женщины могут сотворить со своим бельем черт знает что…На белье (иногда кружевном), поступавшем по конвееру в мои робкие руки, я наблюдал неописуемые влагалищные выделения, впитавшиеся в белую ткань лужи поноса и крови, а также вообще нечто марсианское и непонятное моему неискушенному уму.