Всеволод Фабричный - Самоед

У Лысого Скота всегда имелась марихуана высочайших сортов. Это был настоящий эксперт. Количество выкуренной за день травы равнялось небольшому стогу сена.

Он влюбился в молодую китаянку. Несколько дней приходил на работу пьяный и заплаканный.

— Из бара в бар вчера переходил… В конце уже ничего не помню… Пиздец! Пол зарплаты потратил… Дома жрать нечего… Надо будет сходить к родителям, пока они будут в казино… У меня ключ есть… Приду к ним и возьму продукты из холодильника… Перенесу к себе…

Вместе мы сочиняли письмо для молодой, холодной китаянки — письмо полное романтики и сурового жизненного опыта мужчины «в летах».

В молодости у него имелась подруга с тяжелой формой диабета. Инсулин, шоколадки, следы уколов на мягких бедрах… Как–то, в отеле, она впала в диабетическую кому прямо во время полового акта.

— Ты можешь себе представить? Я вдруг понимаю, что занимаюсь сексом с трупом! Она потеряла сознание…Я послушал ее сердце и оно вообще не билось!!! Это был самый страшный момент моей жизни. Я не знал что делать… Думал, что она умерла. Выбежал из номера… Ее родители были в соседнем. Мы все тогда в отпуск в Викторию поехали… Вызвали скорую…Откачали…

Лысый Скот любил Kiss, фильмы Тарантино и свои разноцветные татуировки агрессивной фауны и героической флоры. Он намазывал их специальным кремом украденным мною в глупо большом количестве. Пропажу заметили, но так как татуировок у меня нет — подозревать стали именно Лысого Скота. Начальник подошел к нему и, дружелюбно осматривая разноцветный, блестящий от крема животный мир на руках грузчика, мягко по–тигриному спросил:

— Скот, а не знаешь ли ты куда девался крем для татуировок? У нам пропало две коробки…

Однако никто не смог ничего доказать. Дело было замято.

У меня до сих пор сохранился его телефон. Мне не о чем разговаривать с ним, но иногда я звоню ему и слушаю знакомый грубоватый голос на автоответчике.

С Ниггером Десмондом это были кожаные куртки

Образы…

" в темном пахнущем бензином сарае на верстаке лежит тонкий пласт слюды слышен звук натачиваемого серпа мужской голос тонко стонет ээээ! ээээ!»

Ниггер Десмонд… Он знал несколько слов по–русски потому что когда–то жил в Израиле с русскими евреями. Они научили его слову «блядь». Он часто называл меня «русски блят…» и когда я, зверея от такого обращения, посылал его — смеялся и говорил, что он вовсе не желает меня обидеть, а называет так исключительно любя, потому что скучает за «милыми, сумасшедшими русскими в Израиле».

Десмонд, в отличие от меня, не работал на складе «от агентства», а был полноправным работником категории «Б». Небольшую власть надо мной он использовал на всю катушку:

Когда мы вместе поднимали особенно тяжелую коробку с верхнего ряда — он всегда больно щипал меня за руку и потом извинялся. Невозможно случайно ущипнуть человека пять раз за час — стало быть у Ниггера Десмонда присутствовал небольшой фетиш: щипать «руски блят» за мягкие части рук.

Он наслаждался мелкими унижениями в мой адрес. Намекал что я:

Слаб; глуп; нелюдим; нерасторопен; недостаточно быстр.

Десмонд был здоровым негром. Он весил в два раза больше меня, но это не мешало ему прилагать все усилия, чтобы подсунуть мне более тяжелую работу. Когда мы носили с улицы баллоны с пропаном для подъемников — он всегда нес более легкий конец (Ленин на субботнике!) туманно и непонятно объясняя, что он — левша и поэтому ему удобнее нести баллон за верхнюю часть.

Это было еще в девяностых. Тогда я легко сносил мирские несправедливости и был уверен, что на свете где–то копошатся нормальные люди, с которыми я когда–нибудь грандиозно сойдусь. Я еще не знал, что население делится на шесть частей: бандитов, ментов, начальников, богатых гнид, бедных ублюдков и мотыльков среднего статуса.

Позвольте мне примерно на минуту вашего чтения отвлечься от Десмонда. Срочно необходимо выплеснуть немного желчи…

Я думал, что где–то на глубине океана существует седьмая часть. Моя часть. Тот склад ума, к которому я стремлюсь всю жизнь и все никак не могу добраться. Некий гибрид ницшеанства и глухой, потусторонней упадочности. Собачье скрещивание пещерного идиотизма с полным, отчетливым пониманием смехотворной тщетности рациональной человеческой жизни. Выход за рамки стереотипов. Нет. Не выход за рамки стереотипов. За этими рамками — миллионы людей. Интеллигентный гопник, добрый скинхед, раздвоение–растроение личности, святые убийцы — все эти прелести давно существуют. Я говорю не о том. Я не желаю выходить за рамки стереотипа. Я хочу вылететь за них словно пушечное ядро, сделанное из ртути и лунного камня. Все, кто лезет на ветреный Эверест — хотят в конечном счете вернуться. Даже в самой что ни на есть хаотичной клоаке бунтарей можно заметить белые пятна здравого смысла.

Бросить все и дожить свои невыразимо–блестящие две недели. Две недели достаточно. Две недели достаточно…Не дать трусливому телу опомнится, пойти против разума человеческого, пойти против инстинктов. Не забывать законы — а изначально не знать их! Не знать такого понятия как — «правило». Пока тебя не поймали. Пока тебе не указали твое место.

Шестой части нет (по крайней мере там, где ступает моя нога), но я все таки попытаюсь быть оптимистом: я осторожно, на цыпочках полагаю, что где–то все же есть 0.01 % людей, который не входит в рвотные ряды пяти печальных категорий указанных выше. Я даже, как бы встречался с некоторыми из них… Что–то всплывает в памяти. Редкий вид кита. Красная книга.

— Мой дорогой коллега! По–моему за палаткой притаился Снежный Человек!

Ах, да… Ниггер Десмонд… Да хрен с ним…Я многое забыл.

Надувные резиновые лодки с Марком.

Образы:

«дырявая куртка–косуха белое лицо с бритвенным порезом медленное открывание/отворение закисших глаз…»

Марк был полностью подчинен своей жене, которая была гораздо его старше. Дома ему не разрешалось пользоваться компьютером: жена поставила пароль и он не мог зайти в интернет. Она говорила, что компьютер всецело отдан ее вечерней работе на дому. Марк приучил меня к писателям–битникам шестидесятых. Открыл для меня много новой и интересной музыки. Он писал стихи в кофейных, по–вокресениям, как будто бы на свете не было лучшего места, чем переполненное помещение, напичканное запахами кофе и громкой (хотя и ненавязчивой музыкой). Скорее всего он делал это, чтобы походить на богему отрепьев. Он с удовольствием вспоминал свое детство — дешевое вино rot–gut, которое пил прямо из бочек в подростковом возрасте. Он был мягок, либерален, хиппиобразен, страшно близорук и неловок. Глядя на фотографии веселых, полуголых девиц, которые украшали картонные упаковки наших надувные лодок, он мечтательно и грусно восклицал: «Ах, если бы я был дельфином — как бы я тебя на себе покатал…» Было понятно, что бабушка жена — не часто катается на своем сорокапятилетнем муже, в голову все чаще приходят запрещенные фантазии, но Марк явно боится, да и не хочет чего–либо менять.