Павел Мухортов - Повести и рассказы

— Вы идеалист, Валентин.

— Может быть. Но я обнаружил давным–давно, что армия бьется в судорогах. Что творится с нами? Мы слишком агрессивны. Забыли о добре и о любви. Где здравый смысл? Властители играют народами, как в шахматы. А здоровые молодые ребята в разных мундирах, одинаково желающие жить, убивают друг друга и учатся убивать. Ненавижу шахматы.

— Ты пацифист, — усмехнулся Лесков.

— Просто я не придурок. К сожалению, тупые и безобразно завистливые, жадные и злые рвутся к власти быстрее, чем люди нормальные.

— Валентин, — возразила Анжела, — знаете, как нравятся мне военные на параде. Ты исказил красоту силы. — Она смущенно и робко взглянула на него.

— Красоты общей силы, уничтожающая гармоничную красоту личности? Красота в силе самой жизни. Мертвая материя точна, но безобразна. И власть и сила — орудия насилия. Армия лепит всех на один манер. Офицеры, они несчастны. Разве есть смысл в том, чтобы люди были несчастны? — Люлин, охваченный волнением, в задумчивости качался на скамейке.

— Вы правы, Валентин. Я специально вас поддевала. Мы ведь похожи. Я капитанская дочка. Веселенькую жизнь гарнизонов я узнала слишком хорошо, чтобы, это Сережа тебя касается, повторять ошибки своих родителей. И твоя бывшая жена права. Было время, служили на энтузиазме. А я не хочу. Да и ты тоже.

— А как же, Анжела, идеалы?

— О чем вы; Валентин? Я понимаю только людей, верных себе.

— Однажды меня посетила мысль. Будто все люди распяты на кресте. Тело человека стремится к земному, а душа к небесному. И эти два стремления постоянно воюют. Счастлив тот, кто вынес все муки. Тот воздвигнул себе живую пирамиду вечности, а не египетские памятники смерти, тщетные попытки обессмертить себя. Суть важная человеческая, а не дьявольская. Помнишь, когда радовались и дружбу ценили? Когда обливались потом и плакали. А у кого липкие от пота воротнички шеи не терли, в ком жалость угасла, тот на дружбу плевал и, власть получив, измывался.

— А не пора ли в зал, мальчики?

— Пора, — сказал Лесков, вставая.

— Родные! Сегодня я счастлив как никогда. Вино гуляет в моей голове. Скажите, что в жизни счастье? В чем смысл? Послушайте Гусарова. Он жизнь познал. — Гусаров поднял палец, в восторге оглядывал ослепительно сверкающий зал, и обрадовался, наткнувшись на восхищенный женский взгляд. — Эй, Чубирин! Не отвлекай женщин. Что, мои советы глупость? Что ты предложишь взамен? Молчишь? — Гусаров разошелся до того, что едва мог выговорить задыхающимся голосом: «Ты не способен!»

В это время в дверях показались Лесков, Анжела и Люлин. Громыхнули стулья, звякнула посуда. Из–за столов неуклюже выбрались четверо утопленных лейтенантов и бросились к Лескову: «Бродяга! Откуда ты?» Анжела, сияющая и очень усталая, смущенно заулыбалась и посторонилась, пропуская лейтенантов. Они чувствовала на своем теле скользящие изучающие взгляды. Люлину стало грустно за нее и неловко.

— Лесков! Это супруга твоя? Ну–ка, герой, представь…

Чубирин держался как всегда нагловато. Анжела вдруг мельком взглянула на Лескова. Тот опустил голову и пробормотал!

— Супруга моя Анжела, — и быстро повернулся к Люлину. — Где мы сядем? Веди, Сусанин.

— Вон в углу, — встрепенулся Люлин, указывая рукой на пустующие стульчики.

Они наконец расселись,

— Пить будете? Что вам, Анжела? Лимонад или шампанское? — предлагал Люлин трепетным от какого–то затаенного чувства голосом.

— Каплю шампанского и стаканчик колы, будь добр. — Анжела достала платок и обмахивалась. — Какая духота. И накурили, нечем дышать. — Девушка принахмурилась. Лесков повертел в пальцах сигарету и сунул в пачку.

Вперив в Анжелу пристальный мутный взгляд. Гусаров кричал:

— Молодость — это буйство. И веселье, и любовь, и расточительство. Вкушать сладости жизни. Не в этом ли смысл? Какой соблазн в горах Кавказа? Я лично в состоянии предаваться любви в нормальных условиях. Помните, родные, о карьере. Деньги и власть в наших звездах — что может быть священнее? Или бело–голубые ромбики? Заполучите их и вам уже доступен соблазн. Звезды россыпью валятся с неба. Не зевай, шевелись, подставляй погоны. Прочее — бред сивой кобылы. Человек — что автомобиль, разгоняется сразу. Потом катит по инерции. Запомните, армию покидают генералами, либо седыми боевыми капитанами. Это неудачники с расшатанными нервами или уроды, или желчные философы. Но плох офицер, не мечтающий о генеральстве. А? Зачем тогда было соваться в бурсу, затевать спектакль? — с особенным азартом выкрикнул он, и выпил рюмку водки.

Слушая Гусарова, Лесков криво улыбался, и на лбу его от досады образовывались резкие складки.

— Сережа, а кто это?

— Любимец публики, Анжела. Толковый, обаятельный, как ты уже убедилась, но коварен и ужасный пройдоха.

— Подлец, — добавил Люлин.

— А я его где–то видела. Где?

— Не на дискотеке? — поинтересовался Люлин.

— Я не помню, мальчики. Память, черт бы ее… Кажется, мы были у подруги на вечеринке. Да, именно. Он был там. Гадкая история. Он ее бросил.

— А ты? что ты там делала? — спросил Лесков с напускной ревностью. Он еще что–то добавил и замолчал на полуслове. Люлин обернулся, в дальнем конце зала из–за стола приподнялся Беликов и направился к ним, сопровождаемый Гусаровым.

— Но тогда, — сверкая белками глаз, кричал Гусаров, — я неопытен был. Котенок. Синяра–мальчишка. А сейчас, Василь Ксандрович, не сразиться бы в преф? А, товарищ майор?

— Говорю который раз, обращайся на ты и не кричи. Неужели ты думаешь, твой голос приятнее голоса той милой шатенки? — Разваливаясь на стуле, как раз напротив Лескова, Беликов раздвинул ноги и повернулся вполоборота к ансамблю, осоловелый, насупившийся, исподлобья повел глазами на певицу — та, изгибаясь тонким телом, невинно заученно улыбаясь, шла меж столиков, путаясь в длинном шнуре микрофона. — Заруби на носу. Ты — сопляк, Гусаров. Рвешься выиграть у меня? Зачем? Чтобы посадить майора в лужу? Преферанс — игра холодных умов, а не хвастливых несдержанных крикунов. Верно, Лесков? Правильно, спрашиваю? — И, не дожидаясь ответа, Беликов загоготал, небрежно наливая в рюмку, брызгая водкой на скатерть, — Лесков. Давай выпьем. — Он подозвал скучавшего Гусарова. — налей ему, Гусаров.

Гусаров пригладил волосы и, приподнявшись, не обращая внимания на Анжелу, через стол потянулся с графином к рюмке Лескова, задевая тарелки, бокалы, бутылки. Беликов залпом опорожнил рюмку, не морщась, выдохнул и несколько секунд тяжело сопел, с наслаждением нюхал воздух, потом крякнул и выговорил, тыкая вилкой в ломтики колбасы. — Хороша! Ей–богу, хороша! — И, наколов сочный румяный кружок, поднес ко рту, мечтательно закрывая глаза, потянул носом аромат. Жевал он тщательно, что–то пьяно и несуразно мыча.