Павел Мухортов - Повести и рассказы

А перед этим была ракета, яркая, шипящая, как кончик электрода, с безумными, навыкате глазами приподнявшийся из промоины душман, фигурная прорезь прицела, поймавшая стриженый затылок восемнадцатилетнего мальчишки–радиста. И еще было небо, поющее, безупречно голубое, и те шесть шагов, что разделяли солдата и лейтенанта.

В ветролете к нему несколько раз возвращалось сознание, и превозмогая сильную боль, он все же тянулся к иллюминатору, пытаясь в последний раз взглянуть на эту землю.

…Груце смягчился. Затем задрал рукав и посмотрел на часы.

— Так, Геннадий. Судя по календарю, надо готовиться к экзаменам. Сдавай, получай аттестат и помни, что ответственный экзамен, — огн потряс пальцем, — ждет тебя за порогом школы. Комиссии ты прошел. Я тебя еще вызову. А отцу все–таки скажи.

Генка вышел из военкомата, зажмурился; и то ли от солнца, то ли от рассказа Груце, всколыхнувшего до основания, то ли от собственного признания, приятно защемило сердце. Чего бы он не сделал, чтобы на миг очутиться вместе с тем лейтенантом на отвесных скалах, в грохоте боя, крепко сжимая автомат.

Он снова обрел уверенность. Теперь никакая сила не заставила бы изменить решение. В него вливалась новая жизнь, увлекая, наполня до краев каждую клеточку тела.

«Прежде всего — в спортклуб», — решил Генка.

К чести своей, тренер вовсе не удивился встрече. Он так и сказал: — Я не сомневался, что ты придешь. — И ни словом не обмолвился об уходе.

— Я хотел вам передать, — начал было Генка, но тренер перебил: — Не надо, я знаю. Лично мое мнение — парень в военной форме — это мужчина.

Слово «мужчина» он применял редко. В его устах это значило больше, нежели обычная похвала. Немного погодя он сказал:

— Еще отец говорил мне, что у всех нас существует два неоплатных долга: перед матерью, которая нас родила, и перед Родиной, что выучила и воспитала. Навсегда запомни это, Геннадий.

Ира нанесла на картон лаконичный, бледный в разводах акварельный мазок и неохотно отложила кисточку.

— Как тебе, Ленок, нравится моя мазня?

Удачно скопировав Филина, Лена деланно сердито скосила глаза: — Скажешь тоже, так сказать… На мой вкус вполне прилично.

У мольберта она провела пальцами по шероховатостям засохшей краски на покоробившемся листе. — Вот это да! Иришка, кек естественно! Прямо типичное средневековье. Интересно, откуда?

— А–а–а… моталась в Нахичевань, кое–что набросала, — развязно, как бы между прочим, пояснила Ирка.

— Знаешь, чувствуется дыхание времени.

— Ошибаешься, подруженька, дыхание места, — торжествующе любезно поправила Ирка.

— Может быть…

Лена медленно прошлась по захламленной комнате, с любопытством всматриваясь в развешанные по стенам картины в самодельных рамках, рисунки, наброски, а художница со стороны наблюдала за ней.

— Интересно, а это кто еще? — Лена остановилась перед картиной футболиста, выполненной тушью. С бумаги пытался сойти рослый парень–симпатяга. Выиграв единоборство, он в отчаянном прыжке дотягивался до мяча, угрожая воротам, и в это мгновение черты его лица выражали и наступательный порыв, и жажду победы, и верх нечеловеческих усилий.

— Мой идеал, — восклицательно сообщила Ирка. — Мне нравятся отважные ребята.

— Та–ак, скажи откровенно, ты влюбилась в него?

— Представь себе, влюбилась, — с вызовом заявила Ирка и заразительно звонко рассмеялась.

— Вот это да! Ты еще мечтаешь?

— Брось! Я себя взрослой не считаю, и в детство к тому же иногда полезно заглянуть. А ты разве не веришь, ведь твой принц в образе Жана появился неожиданно, как в сказке. — Ирка опустилась на диван и потянула за собой подругу. — Хочешь кофе с пирожками? — вдруг спросила она и, с трудом вылезая из ввалившегося дивана, побежала на кухню.

— Сама делала, фирма гарантирует… Как сказал Филин, га киче таких не поешь. Понравятся, дам рецепт, — долетел до Лены звонкий голос подруги.

— А что такое кича? Я не поняла, где не поешь?

— Да–а–а, что–то вроде нар или тюрьмы… между прочим воспитательно–оздоровительное учреждение…

«Ирке все–таки позавидуешь», — думала Лена, оглядывая скромное убранство комнаты. Разбросанные где попало в шкафу, на столе с графином, на полу, на рабочем месте пылящиеся картины, наброски на кальке, эскизы на плотных альбомных листах, а то и просто на страничках из записной книжки, безмолвно шептали, что в их хозяине удивительным образом сочетается спешка и постоянство.

О Генке и в самом деле можно было только мечтать, он признался в любви, а мне неспокойно. Сытый Ходанич торчит в голове. Он наверняка про меня что–то наплел. — Холодный пол. Лена подтянула коленки к подбородку. — Но зачем же доказывать, что белое это белое, а черное — черное, все образуется само собой. Только не надо втягивать Генку…»

С шумом раздвинув декоративные вьетнамские занавески, в виде тростниковых трубочек, издавших мелодичное щелканье, впорхнула Ирка с подносом в руках, на цыпочках и семеня.

— Ты не скучала без меня?

— Нет, я мысленно разговаривала с твоим идеалом. Он нашептывал, что ты бы имела больший успех у Леши…

— Фу, Ленок, вечно ты… Конечно, Леша прелесть, но в отличие от тебя я не имею обыкновения, так по–моему говорят сегодня в книгах, открываться в чем–либо первой. А если он, извини меня, немного заносчив, то пусть кусает локти. Я согласна слушать записи с Петькой, и в кафе он может сводить.

Лена, казалось, не слушала подругу. Обхватив руками колени, она сидела, грустно покачиваясь, глядя на хрустальный графин, и вдруг чутко вскинулись ее тонкие брови.

— Знаешь, иришка! Иногда у меня возникает непреодолемое желание уехать куда–нибудь! В таежную глушь или на пустынный берег моря, лысый и холодный. Чтобы никогда не видеть мерзостей, которые происходят вокруг нас и которые творят люди. Понимаешь, не видеть!

— Что с тобой, Ленок?! — встревожилась Ирка. — Мне почему–то кажется, что у тебя камень на сердце. Он не дает тебе спокойно жить. Поделись, все легче будет.

— Не переживай! Я не больна и в здравом уме, — отрезала Лена. — Просто мне становится страшно от мысли, что десять лет в школе нас учили только хорошему. Странно, но сейчас я жалею, что не учили бороться со злом. Все хорошо, все прекрасно! Кому это надо?

— Ленок, мир не знает идеальных форм, — добродушно успокаивала Ирка подругу. — Смотри, в акварели тоже своя закономерность. Есть теплые цвета, есть холодные, а есть нейтральные, но в чем вопрос? Как их расположить? Или они зажгутся и будут излучать тепло, или наоборот, потухнут, превратятся во что–то безжизненное. Не пойму, Ленок, что пугает тебя?

Лена вздрогнула: — Сергей на днях уходит в армию, шестого июля уезжает Гена, через месяц другой куда–нибудь помчишься и ты. А я больше всего боюсь остаться в одиночестве, наедине с теми, — она неопределенно крутнула головой, и на последних словах голос ее задрожал, срываясь.