Леонид Гартунг - Зори не гаснут

Пока он сердился, я присел на пустую бочку. Старик, видя, что я настроен миролюбиво, постепенно затих.

— Больше этого не повторится, — обещал я.

Старик вынул маленькую гребеночку, расчесал бороду аккуратно на две стороны.

— Ну как же, все-таки?

— Мне што? Как бригадир, — все еще стараясь казаться строгим, проговорил старик.

— Маломальский разрешит.

— Тогда мы без всякого. Дело нужное. Только сподручнее с вечера упредить или раненько утречком.

— А с Ольгой Никандровной я поговорю.

Он махнул безнадежно рукой.

— Черного кобеля не отмоешь добела.

Боюсь, что он прав. Ольга Никандровна вернулась из Затеевки усталая, пропыленная.

— Ничего особенного, — сообщила она. — Обыкновенная ангина. И зачем меня только гоняли? Больше не поеду. Я не девчонка на велосипедах летать.

Я сказал ей:

— Следующий раз вы поедете на лошади, но только с условием, что не станете возить дрова.

Она не проронила ни слова. Теперь она вежлива со мной, хотя в этой вежливости звучит нарочитость. Обращаясь ко мне, она говорит: «Будьте добры», «Благодарю», «Потрудитесь…», но чем вежливее она старается быть, тем сильнее раздражает меня.

Все в этой женщине вызывает во мне неприязнь: и подол яркого платья, высовывающийся из-под халата, и то, что она часто выходит в прихожую курить, и то, что удивительно много пьет воды из графина и не споласкивает стакан, и даже худые ноги ее, накусанные комарами и расчесанные до ссадин.

Ежеминутно, во время приема больных, я ощущаю присутствие неприятного и недоброжелательного ко мне человека, как будто дверь не затворяется и все время тянет холодным сквознячком.

Она появилась неожиданно: маленькая, щупленькая с туго заплетенными, торчащими, словно накрахмаленными, косичками. Взглянула на меня строго из-за толстых стекол очков.

— Это вы раму выставили?

— Да, — признался я.

Она гневно прошлась по комнате.

— Никто вас не просил — это во-первых. А во-вторых, я сама могла. И что вы этим собирались доказать? Нехорошо! Я тут накричала на Маломальского — и все из-за вас.

— Алевтина Захаровна!

— Не зовите меня так. Что за Алевтина? Я еще не старуха. Зовите Аллой.

— Садитесь, Алла.

— Я не сидеть пришла. Короче — мы решили поставить пьесу, Андрей выбыл. Вам придется исполнять роль репортера.

— Позвольте, я никогда не исполнял никаких ролей.

— Неважно.

— Да и времени у меня нет.

— Найдете.

— Но почему именно я?

Она посмотрела на меня уничтожающе.

— И это называется интеллигенция в селе! Постыдитесь. Я из-за вас выговор получать не собираюсь. Вот так вы все: «Клуб работает плохо. У Букиной нет инициативы». А помочь — так нет вас. Олег, видите ли, студент, к Погрызову без пол-литра не подступишься. Какое-нибудь паршивое дерево и то намалевать не соберется, не говоря уж о том, чтобы роль взять. Пора кончать с иждивенчеством!

Она кинула на стол зеленую книжечку «Сельская сцена».

— Спишите. Впрочем, можете оставить. У всех уже списано.

Натиск был такой внезапный, что я не успел даже оказать сколько-нибудь действенного сопротивления. Раскрыл книжечку. Одноактная пьеса «Неожиданность». Вот уж, действительно, неожиданность! Мне предстояло играть незадачливого репортера в узких брючках и клетчатом светлом пиджаке, застегнутом на одну пуговицу.

Пока я печально размышлял над зеленой книжечкой, в комнату вошла Надя. Она была в белом платье с короткими рукавами-фонариками. Две ямки на упругих румяных щеках, косы, собранные сзади полумесяцем, и живые, счастливые, какие-то праздничные глаза необычайно милы.

— Вам письмо, — протянула она мне конверт. Письмо было от Веры. Я отложил его. Спросил Надю о здоровье Полины Михайловны.

— Лучше ей, — отвечала девушка. — Ночь спала. А что это у вас? — Она взяла со стола пьесу.

— Алла Букина предложила роль.

— Кого вы будете играть?

— Репортера.

Надя смятенно взглянула на меня.

— Виктор Петрович! Зачем вы согласились?

— У нее было такое боевое настроение…

— Откажитесь!

— Почему?

— Я очень прошу. — Надя даже умоляюще приложила руку к груди. — И не спрашивайте. Только это невозможно. Откажитесь.

— Теперь неудобно.

Она ушла расстроенная. Не понятно, почему ей так не хочется, чтобы я играл репортера?

Милая девушка! Как все очаровательно в ней: свежее девичье лицо, легкие пушистые волосы, немудрые ситцевые платья и даже по-детски коротко остриженные ногти. Интересный характер — прямой, удивительно чистый. Она все больше занимает меня. Я глубоко уважаю ее за то, что она есть такая, как есть, ни в чем не притворяется. В каждом слове ее, в каждом жесте, улыбке — только правда. У Веры этого не было.

Читаю Верино письмо. Лучше бы его не было. Строчки вьются, как растянутые пружинки, дрожат, даже как будто сердито металлически позванивают. Упреки. Жалобы. «Тоска, в городе пыль, асфальт, размягченный от жары, вдавливается каблуком, как свежевыпеченный хлеб. А главное, я одна…» Это она о том, что я уехал. Неверно, она не одна, а с мужем — Нечинским. Все письмо только о себе, хоть бы раз спросила: «Как ты там?» Что ж, она, как всегда, занята собой — вполне закономерно. Отсюда, издалека, особенно ясно видно, что мы никогда не были настоящими друзьями.

Правление колхоза размещается в пустующем хлебном амбаре. Прежнее его помещение отдано под ясли. В широко растворенные двери амбара, прислушиваясь к стуку пишущей машинки, заглядывают желтыми просяными глазами куры. Бабочки залетают и садятся на чернильницы.

Ищу председателя колхоза Климова. Счетовод — бледный человек с больными ревматическими ногами — говорит мне:

— Утром был и уехал.

— Куда?

— Однако, не скажу. Он человек перелетный.

Обхожу все село и, наконец, застаю его в кузнице. Это высокий мужчина в полинявшей с засученными рукавами ковбойке. Лицо одутловатое, на вид даже несколько вялое. Наклонившись к деревянному корыту, он шарит рукой в воде, извлекает какую-то деталь и подходит к дверям, чтобы рассмотреть ее на свету.

— Пойдет? — спрашивает кузнец.

— На наждаке обработаем — пойдет, — отвечает он.

— Товарищ Климов, я к вам, — вмешиваюсь я в разговор.

— Я слушаю, — говорит он, думая, должно быть, о той мокрой, покрытой голубоватой окалиной детали, что лежит у него на ладони.

— Мне нужно поговорить…

Климов кидает деталь на землю подле горна.