Леонид Гартунг - Зори не гаснут

Дома я узнал от Ариши, что в Озерки уже приехал следователь, вызывает людей, выясняет обстоятельства ранения Андрея. Ариша, тревожно посматривая на меня своими темными внимательными глазами, рассказывала:

— Молодой, но острый. Во все проникает, а самого не очень поймешь.

— Где вы его видели?

— Сюда приходил. Интересовался, в какое время ты в Новый год с вечера вернулся.

— А вы что?

— Сказала, что на часы не смотрела. Что? Неладно сказала?

— Нет, почему же? Раз это правда.

— В амбулаторию заходил, с полу спички все пособрал, спрашивал, давно ли прибирала.

Не столько сами слова Ариши, сколько ее расстроенное лицо, опечаленные глаза встревожили меня.

— Не понимаю, — сказал я Арише. — Сейчас Елагину видел. Говорит, Авдотья распускает слухи… что Андрея… я. — Мне стыдно было выговорить слово «ранил».

— Слышала уже, — нахмурилась Ариша. — Может, он сам себя с перепою. Бывает такое.

— Но зачем клеветать?

Ариша улыбнулась грустно.

— Ты что хочешь? Осот рвать, да пальчики не уколоть? А ты крепче стой на земле. Обеими ногами упирайся, чтоб не сшибли.

Знал я, что унывать нет причины, и все-таки стало тоскливо и одиноко. Правда, я постарался не показывать этого, поговорил с Аришей о чем-то постороннем, совсем не помню — о чем, и ушел к себе.

Мысль о том, что меня подозревают, не давала покоя. «Зачем мне расстраиваться? — убеждал я себя. — Случилось несчастье, следователь делает свое необходимое дело и пусть делает. Криминалистика — это наука, она верит только фактам, строго проверенным фактам. Разве будет он слушать наветы невменяемой старухи? Мало ли что она может наплести? Надо разобраться. Ясное дело, следователь уже знает о нашей с Андреем ссоре на крыльце, но зачем он собирал спички?»

Прилег на постель. Как хорошо бы сейчас уснуть. Конечно, Андрей, как только ему станет лучше, сам расскажет правду. Лгать он не способен. А если он умрет? Вдруг я заметил, куда забрели мои мысли. Стало нестерпимо стыдно, что я связываю мысль о выздоровлении Андрея со своим оправданием. Низко, безобразно.

В голову настойчиво ползут липкие, тягостные картины. Передо мной узкий, высокий бокал, наполненный кагором. Варя Блинова с вызовом вскрикивает: «За счастье!»

Кто-то кричит истошно: «Горько!»

Недоумевающе моргают близорукие глаза Аллы. «Зачем! Это только на свадьбах». Все встают, я тянусь к Надиной рюмке и не могу дотянуться.

Красная рубаха Андрея. Когда он успел переодеться? Он пляшет. За моей спиной сиплый придушенный голос Окоемовой: «Сам погубитель явился». Слово-то какое нашла — «погубитель». Оно жжет, как огнем.

Голубое поле, занесенное снегом. Наша «Победа» зарывается в него по самый радиатор, по-волчьи воет от напряжения, как больной в бреду, кидается из стороны в сторону. Уткнувшись горячей мордой в снег, захлебывается. Тогда я выскакиваю наружу и выхватываю железной лопатой из-под бессильно вращающихся колес сырое месиво снега…

Будит меня Зарубин. Вскакиваю с постели.

— Следователь вас приглашает, — поясняет Зарубин и успокоительно добавляет: — Да вы не торопитесь, успеем.

— Тут ребята заходили, — сообщает Ариша. — Я уж не стала будить тебя.

— Кто был?

— Костя Блинов, Алешка, Букина и Олег, вроде.

Пока одеваюсь, Зарубин с преувеличенным интересом осматривает комнату, дивится, как много книг. Осведомляется, теплая ли квартира.

По пути в сельсовет тоже говорим о малозначительных вещах. Посредине улицы трактор тянет подхваченный стальным тросом стог сена. Позади стога бегут ребятишки, подпрыгивают, стараясь повиснуть, прокатиться.

— Здорово Новиков придумал, — поясняет Зарубин. — Экономия. Прежде какой труд: грузи сено на сани да сгружай. А сейчас подъехали, зацепили и вези. Дома на место поставили, трос выдернули, и делу конец.

На меня успокоительно действует его неофициальный, домашний басок, в котором слышится: «К чему волноваться? Следователь вызывает, так он обязан вызывать. Может, и подозревает, так это по молодости, а я не такие виды видывал, в людях разбираюсь, а потому в вашу виновность не верю».

Против дома Невьяновых замечаю: зеркальный след санных полозьев завернул с дороги к воротам. Значит, родители Надины вернулись.

У крыльца сельсовета кучки людей. Сошлись любопытные, жадные до новостей. Как же, небывалое событие — следователь приехал. Окоемова тоже здесь. Прохожу мимо. Слышу сзади голос ее:

— Вот и главного привели.

Меня, значит.

Из плохо прикрытой двери председательского кабинета сизой шелковой ленточкой ползет струйка табачного дыма. На скамье в углу Лаврик. Чиркнул по мне настороженным острым взглядом. Лицо его, как всегда, сальное, щеки и подбородок в черной щетине. Запахнул плотнее полы полушубка, отвернулся.

Зарубин улыбается мне — не робей, мол. Вхожу. Следователь сидит, отвалясь на спинку кресла, курит. Перед ним на письменном столе недоеденная булка и стакан молока. Увидев меня, он поспешно отставляет стакан, отодвигает булку и прикрывает их газетой. При этом он выглядит так растерянно, как если бы я увидел у него на столе не булку и молоко, а плюшевого мишку.

Следователь, — розовощекий блондин с желтыми пушистыми усиками, еще очень жидкими, сквозь которые просвечивает верхняя губа, — хмурится, указывает на стул:

— Прошу. Как ваша фамилия? Так. Да, кстати, вы на часы не обижаетесь? Сколько сейчас времени? Три? Хорошо.

Он удовлетворенно кивает, что-то записывает. Я понимаю — допрос начался. Почему он проверил мои часы?

Читает:

— За дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности по статье…

Слова эти, должно быть, обладают гипнотической силой. Я ощущаю робость, хотя лгать не намереваюсь.

Записав обо мне обычные анкетные сведения, он вынимает из ящика письменного стола нож. Я сразу узнаю его — это самодельный, обоюдоострый нож с черенком из текстолита. На лезвии чернеет запекшаяся кровь.

— Вам знакома эта вещь?

— Да, — отвечаю я.

— Расскажите.

Излагаю ему события новогоднего вечера. Говорю кратко и неторопливо, потому что волнуюсь и боюсь сказать что-нибудь неверно.

— После того, как Окоемов кинул его на шесток, не брал ли его кто-нибудь другой?

— Не видел.

— Вы твердо помните?

— Вполне.

— С кем пришел Окоемов?

— С Погрызовым.

— И ушли они вместе?

— Нет, Окоемов ушел раньше.

— Так, а где вы расстались с Варварой Блиновой?

— На углу Больничного переулка.

— Она спрашивала вас, сколько времени?

— Да.

— И вы что ответили?

— Ответил: «Ровно два».

— А когда вы пришли домой?

Следователь внимательно смотрит мне в глаза. У него лицо шахматиста, сделавшего удачный ход.

— Точно не знаю.