Михаил Однобибл - Очередь

«Мы с тобой раньше встречались! – вдруг сказала женщина, пока учетчик медленно ел ложечкой из стакана и боролся с желанием проглотить все разом. – Весной во дворе Ко.5 тебя бегом вели на допрос, я не дала дорогу, замешкалась, и ты по мне пробежал. У меня тело мягкое, белое, до сих пор на спине синяки». Учетчик с закрытым ртом сочувственно кивнул: он этого не помнил, в любом случае, он не по своей воле причинил ей боль. Женщина поняла и махнула рукой: «Что было, то быльем поросло. Не стоит вспоминать давние обидки, когда от последних событий впору схватиться за голову. Страшно стало в городе. И как же он тесен! Думаешь: вот новый человек, а приглядишься и видишь, что человек старый».

Пока учетчик ел, женщина за компанию с ним с пулеметной быстротой щелкала семечки. После того как учетчик благодарно вернул дочиста выскобленный стакан, она угостила его семечками. Он спешил в путь и отказался. Тогда собеседница, не меняя ни позы, ни тона, буднично сообщила, что дальше на его пути кольцо погони замкнулось и его подстерегает засада. Спокойно, не мигая, смотрели на учетчика блеклые серые глаза, к нижней губе, женщина этого не замечала, прилипла подсолнечная лузга.

Учетчик живо обернулся, но не туда, откуда, по словам прохожей, исходила угроза, а в противоположную сторону. Его догадка была верной! В ста метрах ниже, под слепой стеной дачи, он только что ушел оттуда, стояла группка мужчин и женщин разного роста и возраста, иные почти дети. Они переминались на месте, не пытаясь приблизиться, а когда учетчик взглянул на них, стали ему салютовать. Верзилы с учтивым поклоном прикладывали к сердцу ладонь, коротышки, чтобы не отстать, подпрыгивали и приветственно вскидывали над головой сцепленные в кулак руки.

«Понятно. Либо на свой страх и риск уходить от погони, либо идти на переговоры с авторитетами, – хмуро сказал учетчик. – И ты одна из них». Женщина опустила глаза и мягко, но уверенно возразила: «Фактически переговоры уже ведутся. До формального начала процедуры и выдвижения условий разумно устранить лишние помехи, чтобы не мешали пониманию. Как говорится, накорми, дай отдых, а потом спрашивай. Что я и предлагаю. Накрытый стол, покойный теплый ночлег – все это близко, все возможно. Я уже не говорю о том, что на даче ты защищен от стихийной расправы очереди. Пока ты с нами, с твоей головы волос не упадет. Обо всем прочем, о предмете переговоров разумнее потолковать позже, на свежую голову. Ты не спал двое суток».

Учетчик неудержимо зевнул. Как ни осторожно он пил и ел, его разморило. Но он ни в коем случае не должен был терять сосредоточенность. Об авторитетах он пока знал одно: они хорошо осведомлены. Значит, они были в курсе того, как очередь обманывала учетчика. Более того, они могли быть закулисными вдохновителями этих обманов, на то они и авторитеты. В данную минуту учетчик не знал их намерений и действительных полномочий. Внешний вид делегации не внушал доверия. О том, что они авторитетны, учетчику сказал Немчик. Он дал им скупую, ироничную в недосказанности характеристику, но в целом одобрял переговоры с ними. Немчику учетчик верил безоговорочно. Но Немчик, несмотря на всю свою рассудительность, был ребенок, на его наивности могли сыграть матерые интриганы. В очереди предостаточно стояльцев, ненавидящих учетчика лютой ненавистью. Словом, он вынужден был выбирать из двух неизвестностей: или войти в резиденцию авторитетов, похожую на тюремный острог, или искать счастья в попытках вырваться из кольца погонь. Так как последние дни учетчик вел войну нервов в музее, взаперти, теперь он предпочел борьбу на открытом воздухе.

Женщине он не сказал о сделанном выборе и встал, чтобы уйти. Разве могла пожилая неуклюжая тетка преградить ему путь! Но она сумела. От ее следующих слов учетчик замер как громом пораженный. «Ты все такой же неуступчивый, Чугушок! – сказала женщина и подала листок, сложенный треугольником. – Вот моя верительная грамота. Авторитетнее того, кто ее дал, для тебя нет и быть не может. Я с непривычки ногу натерла, пока за реку ходила. Но не зря. Я тебя еще за городом изучила. Чувствовала, без бумажки не обойтись, и сердце меня не обмануло. Хотела передать в более доверительной обстановке, но ты рассудил иначе. Узнаешь почерк?»

«Кто ты?» – растерянно пробормотал учетчик, бессильно глядя в дряблое лицо авторитетки. Но раскрытое письмо заставило его забыть обо всем. Учетчик не спутал бы этот почерк ни с одним почерком в мире, хотя рука писавшего уже заметно дрожала от старческого холода. И с первых строк учетчик узнал мысль и манеру выражения. Письмо не могло быть подделкой.

«Низкий поклон учетчику от бригадира! Ставший для меня пропащим, надеюсь, себя не потерял, – писал Рыморь с присущим ему юмором. – Говорят, ты в городе заметная фигура, с тобой считаются. Мне еще весной передавали о твоих подвигах, ты показал себя орлом. Жаль, сам я в город не вхож, а то проведал бы тебя в пустое межсезонье. Посмотреть бы хоть одним глазком, как ты в техникуме с видом заправского студента пишешь мелом на доске. За городом я уже и не знал, чему еще тебя учить. А в городе тебе еще многому, наверно, можно поучиться. Когда устанешь от круглосуточного света, приходи обратно. Хорошо, если твои новые знакомые подарят тебе крючки и леску. Пробурим лунки, половим рыбки. Пока я кормлюсь богатым жизненным опытом и солидным трудовым стажем, то есть подножным кормом. На зиму ничего не запас. Рыбоводство дело прибыльное, погода в нынешний сезон благоприятствовала, бригаду я набрал проворную, а все же при расчете не свел концы с концами, недостало твоего въедливого учета. Без тебя моя рота круглоротых запускала в бригадный котел ложки до начала дележки. Я думал, будет тройная уха, а там на дне потроха. Посадили меня ребята на зимние опята, и те уже отошли. Вот шучу для притупления голода. Возвращайся, пока твой бригадыр не стерся до дыр. Есть думка на следующую весну. Где меня найти за городом, расскажет передатчица этого письма. Один сезон она работала у нас в бригаде стряпкой. Кстати, твои командирские (чуть не сказал – бригадирские) еще идут? Который час?»

На этом письмо обрывалось. Учетчик убрал его в карман, обхватил женщину за голову, отвел волосы и увидел на мочке уха памятное родимое пятнышко. «Стряпка!» – блаженно проговорил учетчик, целуя женщину в мягкие толстые щеки, в глаза, в нос, мажа ее копотью музейных ламп.

Накопившаяся тоска по загороду вырвалась и затопила его. Непрошеные, неуместные воспоминания о далеких счастливых днях завертелись перед глазами. Имени женщины учетчик не знал никогда, не было нужды. Стряпка и стряпка. За годы сезонных работ скупой Рыморь единственный раз разорился на бригадную повариху, отдельно занятую приготовлением пищи для всех, обычно рабочие кашеварили по очереди или в одиночку заботились о пропитании, кто как сумеет. Но и тогда бригадир из экономии взял неопытную девчонку такого росточка, что ее видно не было из-за котлов. Едоки, занятые на основных работах, потешались над стряпкой. Но малявка была цепкая, юркая, злая на язык, что, впрочем, было отзвуком злости на работу. Она быстро приловчилась к длинным рогатым ухватам, горячим цепям и крючьям, на них висели над огнем котлы, и еще успевала бегать с топором к дикой яблоне, росшей рядом с полевым станом. Тяжелым топором в детских ручках стряпка помахивала у корня яблони и угрожала срубить дерево, если плоды, мелкая оскомистая дичка, не вырастут крупнее. Бранилась она понарошку, но очень сердито, как и подучил учетчик. Советом припугнуть дерево он разыграл стряпку, чтобы отвязаться от нее. Она докучала ему жалобами, что ей совестно подавать на стол бледный компот, а густой варить не из чего. Неизвестно, стряпкина угроза подействовала или череда теплых дождей, но дикие ранетки налились соком, покрупнели.