Михаил Однобибл - Очередь

С последними словами музейки они вышли из чердачных потемок на лестницу смотровой башни, опустили Лихвина на каменный пол. И в ту же секунду учетчик через две ступеньки помчался вниз. Когда он вбежал в огромные тусклые залы, горели только свечи и принесенные снаружи чадные факелы, его поразило многолюдство, причем вокруг толпились очередники. Музейка словом о них не обмолвилась. Были они для нее пустым местом или в ее отсутствие заполнили музей в несметном количестве? Над головами волнующегося моря медленно плыла на тяжелом широком щите Рима. Уличники-мужчины с красными повязками на поднятых руках несли плот. Рима была в сознании, задумчиво лежала, опершись на локоть. Возможно, ее пьянило общее внимание, возможно, она вспомнила силу и славу ныряльщицы. Кисть ее руки свешивалась за край щита, самые ретивые в толпе подпрыгивали, чтобы с восторженным сочувствием пожать ей пальцы, но еще выше, на полностью вытянутые руки, вздымали щит могучие чуткие носильщики.

Рима не была привязана к своему ложу. Она вольно качалась на волнах людского моря. Однако плот незаметно, плавно подвигался и скоро должен был уйти под входную арку и выплыть во двор. При этом ни носильщики, ни шедшая сбоку дворничиха пальцем не касались девушки. Хитро! Вероятно, ее не принуждали и не притрагивались к ней, а заманили на щит и на веревках опустили с галереи на плечи носильщиков. Но если дворничиха и ее сообщники заготавливали оправдания, значит, чувствовали вину и опасались расплаты.

Толпа непрерывно текла и перемешивалась. Движение мутило взор, раздражало нервы. Учетчик неуклюже подпрыгнул в тяжелом пальто и махнул шляпой. Жалкие потуги! Рима его не заметила. Тогда учетчик завопил во всю мочь. Но крик здесь не помог. Его покрыл рев оркестра, грянувшего с галереи бравурный напутственный марш, видимо, приличествующий случаю. А дворничиха вскинула руку и стала стегать носильщиков. Истертая брезентовая лента, связанная в местах разрывов уродливыми узлами, высоко, криво взлетала и падала на спины мужчин. Дворничиха была штатная городская служащая, но так же, как бесправная очередница Рима, не смела освободиться от конвойного ремня, несколько суток назад перерезанного учетчиком. Теперь она использовала обрезок вместо плети. Носильщики ускорили, насколько могли, шаг и втянулись под своды музейного тамбура. Они горбились от боли, но бережно несли драгоценную ношу, ни один не отнял рук, не выпустил свой край щита.

Возбуждение толпы, подстегиваемое с галереи ревом оркестра, достигло апогея. Качающееся в разные стороны море носило учетчика по музею. В центре процессии, где все гудело, стонало, бурлило, учетчик потерял направление. Он не оставлял попыток двигаться наперекор беспорядочно вздымающимся волнам, но его носило помимо воли. Прямо над собой в мечущихся факельных отсветах учетчик увидел старинный портрет бородатого лысого вельможи, он наморщил лоб и пытливо вглядывался из дали времен в бурлящий под ним поток. Учетчик догадался, что он в музейном тамбуре.

Толпа вынесла учетчика во двор и покатилась за ворота. С высоты музейного холма учетчик увидел причину всеобщей спешки. Рима быстро уплывала по дороге вниз. Она подняла голову к угрюмому небу и вдыхала сырой холодный воздух. Ей вдогонку летели последние ржавые листья, срываемые ветром с березок музейного сквера. Учетчик барахтался в толпе. Расстояние, отделяющее его от Римы, увеличивалось с каждой секундой. Но, кроме сокращения этого расстояния, оставалась ли у него хоть какая-то цель!

Учетчик стал горстями швырять по сторонам медь из карманов. Но нет, ничего сегодня не удавалось! Вместо того чтобы кинуться за монетками вожделенного телефонного молчания и освободить дорогу, уличники на секунду оцепенели и вдруг разом обернулись к учетчику. Раздались злобные, радостные возгласы узнавания. Робко, но лишь оттого, что еще не могла поверить в удачу, очередь с разных сторон потянула к учетчику руки. За спинами ближних кто-то уже кричал, чтобы позвали Егоша с двойняшкой.

Только расторопность дружинников предотвратила немедленный самосуд. Очередники с повязками на руках пробрались к учетчику и взяли его в кольцо. Они стояли к учетчику спинами, держась за руки, и скучными голосами исполняющих неприятный долг урезонивали напиравших особенно рьяно. Образовавшийся круг постепенно сползал вниз по дороге, он менял форму, сужался, вытягивался, но не размыкался. Когда стало ясно, что дружинники надежно сдерживают стихию очереди, из цепи вышел худощавый паренек, удивительно, как он мог наравне с товарищами сдерживать натиск, и приблизился к учетчику. Он смахнул пот, пригладил чубчик и слабо улыбнулся ясными глазами. Это был Немчик! Учетчик сам не ожидал, что так дико обрадуется давнему подвальному знакомцу. Крутящие рядом вихри людского скопища замедлились и отдалились, угрозы толпы стали глуше.

«Ты маленький, а всегда приходишь на выручку, когда трудно! Не побоялся, что затопчут в давке, – с невольным восхищением сказал учетчик. – Но как ты освободился из подвала?» Мальчуган знаком показал, что слишком шумно, он не перекричит толпу. Учетчик наклонился вплотную к Немчику. Несокрушимая, особенно удивительная в такую минуту рассудительность ребенка прибавляла учетчику сил. «Последовал твоему примеру, – проговорил ему в ухо Немчик. – Вышел через пролом в стене, пока не заделали. Правда, потерял место в очереди. Зато дышу свежим воздухом. Но сейчас не обо мне речь. Я пришел от имени и по поручению авторитетов очереди. Тебя зовут на переговоры». – «Ах, вон оно что!» – пробормотал учетчик, вновь чувствуя страшную усталость и разочарование, так велика была подспудная надежда, что Немчик и его товарищи бросятся вместе с ним в погоню за Римой. И в эту же секунду глухое ожесточение против девушки вдруг охватило учетчика.

«Мне самому неприятно это поручение, – сказал Немчик, он чутко ловил перемены в настроении учетчика, брезгливо стянул с рукава повязку дружинника и затолкал в карман. – Но тебе для сведения должен сказать, что предложение авторитетов очень почетно. Выше этого уж не знаю что, разве трудоустройство! Приглашение говорит о том, что авторитеты попали в некую зависимость от тебя. В чем она заключается, я не знаю, сам выяснишь по ходу переговоров. К сожалению, выбора у тебя нет. Если откажешься от переговоров, мои полномочия по твоей защите независимо от меня немедленно прекратятся, тебя ждет самосуд уличников. Никто и ничто не спасет. После стольких мытарств и подвигов упокоиться на дне грязной придорожной канавы – бессмысленный и обидный конец. Натиск толпы будет усиливаться, дружинники его не выдержат хотя бы потому, что они тебе не друзья, а послушно-равнодушные исполнители воли авторитетов, которой они не понимают и не сочувствуют. Что касается Римы, дворничиха не потерпит твоего присутствия, после того как ты выставил ее на посмешище. В то же время можешь не сомневаться, что дворничиха свято выполнит данные Риме обещания. Она пообещала ее вылечить при свидетелях-служащих, а служебное положение дворничихи сейчас крайне шатко. В случае обмана музейная билетерка ей житья не даст, ведь она преданная болельщица Римы. Также учитывай, что по мере лечения и выздоровления Римы ситуация будет постоянно меняться. Для вашей будущей встречи, если она тебе так необходима, могут открыться новые, неожиданные возможности, сегодня они попросту не видны, а завтра могут стать предметом торга с авторитетами. Ты же не станешь спорить, что любая дипломатия, если отбросить шелуху церемоний, сводится к торгу».