Михаил Однобибл - Очередь

Теперь учетчик со слезами умиления вглядывался в обрюзгшую, постаревшую подружку юности. Она была, кажется, мало растрогана, сухие глаза глядели испытующе. Впрочем, любую женщину покоробило бы столь долгое узнавание.

На следующий день учетчик проснулся на даче. Он утопал в необъятной перине, на такой высокой подушке, что ныла шея. Учетчик первым делом проверил письмо. Перед сном он не оставил его в одежде, брошенной рядом с кроватью, а спрятал на животе под майку. Учетчик проснулся лицом к стене. Не меняя позы, он медленно, строку за строкой, перечитал на свежую голову бригадирское послание. Он понял, что получил сигнал о помощи, настолько отчаянный, насколько позволяло достоинство старика Рыморя.

Бригадиру всегда было свойственно шутливое самоуничижение, переходящее в шутливое возвеличивание учетчика. Но если в прежние годы этим легким юродством смягчалось несомненное превосходство матерого волка, вожака сезонных стай над младшим товарищем, то в последнем письме юмор сделался вымученным. Из письма сквозила тоска. Учетчик с болью читал эти строки. Предательски дрожала чертившая их рука. Ровные, с одинаковым наклоном, буквы вдруг начинали шататься, корявые инвалиды цеплялись друг за друга. Рыморь резко сдал, потому что надорвался в отсутствие учетчика. Целый сезон в одиночку командовал, по его выражению, ротой круглоротых. Каждый из набранных в бригаду рвачей старался набить карман в ущерб остальным. Учетчик по опыту знал, как сложно держать в узде таких работничков, за ними нужен глаз да глаз, а единственный помощник Рыморя прохлаждался все лето невесть где. Учетчику вспомнились признаки подкрадывающейся старости в повадках бригадира. Тот стал скуп на мелкие движения. Если позволяли местность и погода, носил ботинки без шнурков, чтобы обуваться, не наклоняясь. Когда раздевался, не вынимал рукава пиджака из рукавов плаща, снимал их одним движением, потом вместе брал с вешалки и разом надевал. Он не менял привычную сорочку, пуговицы на ней по старой моде были пришиты с частотой баянных кнопок, но из сорока пуговиц расстегивал три верхних и стягивал сорочку через голову. Когда-то давно еще полный зрелых сил и мыслей бригадир учил учетчика, что на горных работах подлинно осторожные идут вверх от лагеря: возвращаться после работы усталому легче, шагая вниз, и в случае травмы товарищи на спуск быстрее доставят пострадавшего в лагерь. Как шутил Рыморь, низобоязнь умнее высотобоязни. В последние годы он не обходил сам все участки работ, как положено бригадиру, а сознательно или инстинктивно держался выше лагеря. В бане же, наоборот, опускался, тихо грелся на нижнем, холодном полке, а было время, учетчик исхлестывал о бригадира два веника.

Особенно щемили душу начало и конец письма. Переданный учетчику «низкий поклон», несмотря на его шутливость, подразумевал скорую передачу бригадирской власти молодому, энергичному преемнику и выражал робкую надежду немощного старика на заботу о себе в будущем. Письмо обрывалось пронзительным вопросом: который час на часах учетчика? То есть не отстал ли он от хода событий? Его «командирские» уже почти «бригадирские». Пора, пора брать в свои руки бразды правления, принять на себя самую тяжелую и ответственную загородную должность, бригадирскую, так как нынешний «бригадыр» устал до дыр. Необходимые знания и навыки учетчику переданы. «За городом я уже не знал, чему тебя еще учить», – написал Рыморь.

Но паники в письме не было. Оно не призывало очертя голову бежать на выручку. Старый пройдоха еще долго мог питаться подножным и подснежным кормом, он умел одеться в рваную мешковину и заночевать в сугробе, где учетчик его и оставил, не сомневаясь, что Рыморь встанет из-под снега. Можно сказать, сигнал о помощи пришел загодя. Это получилось случайно, но в полном соответствии с характером бригадира. Он во всем так поступал, осенью готовил телегу весны: начинал думать и волноваться о новой страде задолго до окончания уходящего сезона. Рыморь сам не принимал решения впопыхах и в других не терпел скоропалительности, не вынужденной чрезвычайными обстоятельствами. Между строк учетчик прочел, что до лунок на реке, то есть до ледостава, бригадир его не ждет, дает время развязаться с городом.

Перед написанием письма стряпка явно рассказывала Рыморю о городских похождениях учетчика. Если про схватку на переправе бригадиру могли сообщить и ледокольщики, наблюдавшие за борьбой с другого берега реки (и «орлом» его, потерпевшего сокрушительное поражение, назвали с грубым загородным юморком), то о художествах учетчика в техникуме, где он писал мелом на доске в полном одиночестве, загородные сезонники никак не могли знать. Учетчик не понимал, откуда и городским это известно. Как бы то ни было, за этим фактиком просвечивала глубокая, тщательная подготовка визита стряпки к Рыморю. Через его письмо авторитеты давали учетчику почувствовать, что они достаточно могущественны, что с ними можно договариваться.

Учетчик бережно сложил листок по сгибам, с удовольствием повторив действия бригадира перед вручением письма стряпке, повернулся от стены на другой бок и встретился взглядом с авторитетами. Все полтора десятка самых влиятельных очередников города, группами и по одному, сидели на своих местах, точно и не покидали их со вчерашнего вечера. Они ждали, пока учетчик обратит на них внимание.

В ногах учетчика, на железной спинке кровати, висела его выстиранная и выглаженная одежда, еще та, родная, загородная. Ее сняли с учетчика, когда выловили его из реки после первого неудачного побега из города. Учетчик давно с ней распрощался, а авторитеты разыскали, либо она сразу попала в их распоряжение. Эта одежда изящно, без слов, еще раз подтвердила влиятельность авторитетов. Учетчик заглянул под кровать, нет ли там вещмешка, утопленного на переправе. Но внизу стояли только сапоги.

Накануне участники переговоров выпили по чарке за встречу и шепотом в темноте пели старинные загородные песни, ведь каждый из авторитетов когда-то, пусть давным-давно, ходил на сезонные работы. Минутами учетчик не верил в происходящее, подозревал, что его обманывают, как много раз до того. Он самому себе, разомлевшему за дружеской трапезой, не доверял. Однако губы невольно растягивались в блаженную улыбку, он смотрел вокруг счастливыми влюбленными глазами. Он отдыхал душой и подолгу задерживал взгляд на стряпке и еще парочке авторитетов, юрких сухощавых мужичках. Они тоже работали за городом в одной бригаде с учетчиком, в прибыльный веселый сезон, когда Рыморь получил квоту на лов майских жуков. Так же, как стряпка, бывшие жуколовы еще 8 апреля с одного взгляда узнали учетчика. Но, поскольку он их не замечал, первыми не подходили, стеснялись. Теперь оба ждали пробуждения учетчика, лежа под потолком, на верху обширной русской печи. Учетчик видел кудлатые нечесаные головы. Будто нарочно для того, чтобы учетчику легче было различать бывших подучетных, у одного запутался в волосах репей.