Александр Лекаренко - Лауданум Игитур

Ночью сидели у костра и ели кислое верблюжье молоко — чал. Чал был зеленоватым в свете звезд и имел терпкий, острый вкус какой-то приправы, ему очень понравилось, он попросил еще. Посмеиваясь, ему дали еще. И еще. Потом он увидел старика в высокой шапке, стоящего на склоне холма, и попытался обратить на него внимание своих новых знакомцев, но они хохотали до упаду, хлопая руками по полам халатов. Потом его обуял дикий голод, и, косясь на склон холма, он проглотил несколько лепешке. Потом ему стало страшно. Может быть, незнакомцы увидели мак? Может, они хотят убить его, чтобы завладеть драгоценными головками, которые уже почти созрели? А старик не уходил. Он поднял куку и манил его длинным, бледным пальцем. Бежать! Он вскочил на ноги и в ту же секунду старик повернулся и пошел прочь. Он бросился вслед за высокой, черной фигурой и бежал за ней почти всю ночь. А под утро, когда он, обессиленный, упал на землю, со стороны лагеря донеслась частая ружейная пальба. Он резко сел, сразу проснувшись. Никакого старика не было. Занимался рассвет. А в месте, из которого он только что ушел, шел бой.

Когда он добрался до лагеря, солнце уже было высоко и палило нещадно. Стояла тишина. Ни людей, ни животных не было видно. Осторожно он спустился по склону холма к колодцу. И увидел там несколько стреляных гильз. Которых было, на удивление, мало, учитывая частоту пальбы. Больше он не нашел ни одной.

В кострище лежала обгорелая тряпка с пятнами крови. Двигаясь кругами, он обнаружил одного из чабанов. Чабан сидел, прислонившись спиной к камню, в руке трубка, глаза полузакрыты. Под халатом его топорщилось что-то, как будто он набил за пазуху каких-то вещей. — Мальчик, — сказал он и уронил трубку. Потом снял с пальца кольцо, — Возьми, мальчик. — И умер. Под халатом у него лежали его кишки, выпавшие из разорванного пулями живота.

Он так никогда и не узнал, что здесь произошло. Через некоторое время он нашел издохшего от огнестрельной раны верблюда с тюком, притороченным к горбу. В тюке был третьяк, опиум-сырец. Его первый опиум.

Он открыл глаза и медленно улыбнулся. Опиум рассказал ему хорошую историю о нем самом. Он приблизил руку к огню камина, и красный камень брызнул алыми искрами. Он знал, что если поднести кольцо к глазам, то можно увидеть внутри камня маленькую фигурку в черной тунике, идущую в гору с мешком на плечах. Внезапно ему пришло в голову, что эта фигурка похожа на ту, в черном платье, что лежит в лесной могиле меж двух мертвых стражей. Однако не стоило развивать эту мысль. Он очень хорошо знал, как любит волшебник-опиум объективировать подобные мысли.

И снова черная жемчужина вздохнула в объятиях огня и умерла, став золотой и белой.

В конце концов, ему пришлось вернуться в армию по той причине, что места себе он так и не нашел. Война застала его в Таджикистане, на базе Чирчик. Вскоре из Афганистана повалила искореженная техника, набитая ворованным, контрабандным барахлом. Иногда ему приходилось видеть эти замусоленные ковры и дешевые японские «мыльницы» и он удивлялся, почему никто не везет то, что действительно является мерилом всех ценностей, они что, не понимают? Похоже, не понимают. Похоже, Магомету придется идти к горе. Но ему совсем не хотелось торчать в каком-нибудь вонючем афганском гарнизоне или палаточном лагере, он был сыт этим по горло. И не улыбалось ковылять на одной ноге по двору госпиталя под презрительно-жалостливыми взглядами санитарок. А сдохнуть по приказу — не хотелось тем более. К тому времени он давно уже вел свою войну. И точно знал, что деньги — это единственное, за что стоит воевать.

«Царандой» — так называлась афганская милиция.

«Царандой» организовывали советские менты после того, как демократы выгнали Ментов немецких, служивших инструкторами в старой афганской полиции.

Ему удалось попасть в «Царандой» благодаря тому, что он говорил по-таджикски лучше, чем военные переводчики, нанятые МВД. Таджикский — один из трех основных языков Афганистана. В «Царандое» служили в основном афганские таджики и узбеки, очень понимающие люди. Многие из них имели родственников на советской стороне. Это были самые здравомыслящие, веселые и храбрые люди из всех, с кем ему приходилось иметь дело. Они хорошо знали, зачем пришли и чего хотят. Они хотели хорошо жить и не хотели плохо умирать. Больше смерти они боялись нищеты. Собственно, все они были разбойниками. Но, по сравнению с ними, «шурави» были угрюмыми, вороватыми и подлыми дебилами.

Дела шли хорошо, дела шли просто великолепно. Еще не было настоящей наркоторговли и не было компетентных служб, толковой таможни, все контролировали туповатые и продажные армейцы. Не было нужды тянуть опий за пределы Таджикистана, в котором спрос намного превышал предложение и опий растворялся, как … как опий в воде. Не было нужды возиться с героином — таджики предпочитали традиционный продукт, но «сырцом», то есть в смоле или в кусках опий тоже не возили, а возили «коричневым», то есть, отфильтрованным сухим остатком. Чужих в этом деле не было, все шло через и переходило в свои руки. Самоснабжение не требовало затрат, было элегантным по форме и традиционным по существу — разбой на большой дороге.

Нарготорговля в Афганистане издревле считалась делом достойным и уважаемым. Она находилась в руках или под протекцией местных феодалов. Поэтому торговцы свободно ходили туда-сюда со своим товаром, ничего не опасаясь. С приходом же «шурави» все изменилось. Советское военное руководство, заботясь о здоровье афганцев, считало своим долгом преследовать караваны. Но, «шурави» существовали, в основном, на дорогах. Влево, вправо от дороги были либо «камень», горы, либо страшная и ненавидимая «зеленка», которая, по сути, была просто густо населенной местностью в обрамлении зеленых полей, садов и огородов. Впрочем, стреляли чаще всего именно оттуда. Там легче было спрятаться и легче уйти, раствориться среди «мирного» населения. На «камне» же любая вооруженная группа была, как на ладони для вертолетов. Однако, нападение из «зеленки» приобрели систематический характер как раз после того, как советские выбили и выжгли придорожные поселения — ради профилактики. Теперь моджахеды могли атаковать из развалин и брошенных садов, не опасаясь подставить своих родственников.

Как бы то ни было, но дороги оказались закрыты для караванов. Ровно, как и горы — из-за непроходимости. Поэтому, ходили они ночью по «зеленке» среди сочувственно или завистливо-сочувственно настроенного населения. В любом случае, там их никто не трогал потому, что у ханов была возможность наказать беспредельщиков. Но не «царандойщиков». Сложности, однако, существовали. Во-первых, товар надо было изъять конспиративно, то есть, не предъявляя руководству. Во-вторых, надо было уйти с товаром живыми. В-третьих, надо было знать, где и когда пройдет караван. До поры до времени все три вопроса решались успешно, как своими силами, так и при содействии помощников.