Александр Лекаренко - Лауданум Игитур

На этом текст обрывался. Отложив журнал, он лег на спину, глядя сквозь листву яблони на уже заходящее солнце.

Во всей этой косноязычной и фантастической бредятине ощущался некий аромат истины, хорошо улавливаемый опытным опиумным носом. Кто написал? Какой-нибудь мелкий чиновник, какой-нибудь коллежский асссесор? Вот он сидит при свече, ночной колпак свисает на ухо и лихорадочно скрипит пером. Прикладываясь к рюмке с лауданумом. Когда это было написано? Лет сто пятьдесят, а то и все двести назад? Если это было напечатано, значит уже тогда были люди, склонные к подобному чтиву. Он тихо рассмеялся. Журнал-то мог быть и рабочими записками какого-нибудь «Психопатологического Общества». Впрочем, люди не меняются. Когда все сделано и сказано, они всегда приходят к одному и тому же — к «Смерти Ивана Ильича». Но почему — ребенок? Почему сокрытое во тьме человек мучительно выдавливает через себя в свет этого мира в образе Ребенка? Или Зверя? Или комбинации того и другого? Может быть, потому, что ребенок, как и зверь — безгрешен? Ребенок-Гарпократ, Ребенок-Иисус, Ребенок-Кришна. Средневековые оккультисты представляли грядущего Антихриста в образе Всепобеждающего Ребенка. Христос, омытый кровью младенцев, приходит в мир, чтобы своей кровью омыть грехи мира. Антихрист приходит в мир, чтобы омыть грехи мира его собственной кровью. Одно и то же, собственно. Истина — за пределами человеческого добра и зла. В счет идет только результат — как на войне. За спинами Христа-Победителя и Антихриста-Победителя стоит одна и та же сила — Господь. Который вершит неисповедимые дела Свои руками сынов человеческих и через их же кровь.

Он рассмеялся, вспугнув дикую голубку, присевшую на ветку яблони. Может, имеет смысл взбунтоваться? Может, этот вечный архетип ребенка — только эхо беспорядочных и некомпетентных попыток человека зачать Противобога в самом себе? Ну, такого Бойца, которому нет дела ни до Христа, ни до Антихриста и который способен накостылять по шее самому Большому Боссу? Не пора ли перейти от маленьких и легко подавляемых путчей к ББ — Большому Баху? Он усмехнулся. Судя по всему, все к этому и идет.

Но пора было переходить от мелких и суетных мыслей о Боге к делу главному и не терпящему суеты. Солнце клонилось к горизонту. Наступало время курить.

Опиумная трубка — прародительница всех трубок и древнейшее изобретение человечества. Изначально это был просто полый ствол бамбука. Внутренние перегородки выжигались, кроме двух последних. В поверхности последнего сустава прожигали широкое отверстие для опия, а в предпоследней перегородке — узкое, для дыма. Вот и все. Бамбук достаточно устойчив к огню, чтобы выдержать несколько нагреваний, существовали даже бамбуковые сосуды для кипячения воды. Но, все равно, такая трубка — вещь одноразовая, а опиум любит постоянство. Поэтому, некий любитель вставил в отверстие чашечку из глины, а под ней вырезал отверстие для нагрева. Так родилась первая опиумная трубка, которая сохранила свою первозданную форму до наших дней. Со временем, чубук стали делать из разных материалов, а часть ствола, выступающая за головкой, потеряла свое функциональное значение. Но мудрые азиаты сохранили ее в виде украшения и притом многозначительного. Постепенно развилось целое искусство, сродни искусству нэцкэ. Выступающую часть трубки стали делать в виде детородного органа или переплетенных тел — для любителей прекрасного. В виде сакральных животных: Лисы, Крысы, Обезьяны — для любителей оккультного. Те, кто могли себе позволить, заказывали украшения, имеющие портретное сходство с заказчиком, или его женой, или его гейшей, или его лошадью, или почитаемым начальником. Чубук стали делать из драгоценных материалов, а мундштук из тог, что приятно и полезно взять в рот — слоновой кости и янтаря. Янтарь считался средством, предохраняющим от легочных заболеваний.

Европейская трубка для табака появилась после того, как Колумб открыл Америку и на основе уже известной, азиатской. Американские аборигены не знали трубок, они курили табак в виде сигар и чирутов. Практичные европейцы лишили трубку ее украшения и увеличили головку. Однако, на картинах старых мастеров, например, Иоханна Ван Красбека, можно еще видеть трубки с очень маленькой головкой и длинным, прямым чубуком, сохранившие остатки изначального азиатского изящества. Впрочем, вскоре европейцы изуродовали и чубук, сделав его кривым, чтобы можно было с презрением смотреть кому-нибудь в лицо, не вынимая трубки изо рта.

В ближневосточной, средневосточной и иранской культурах не было традиции курить опиум — там его ели. Но арабы начали продавать черных рабов испанцам и переняли от последних и табак, и трубку для табакокурения. Примерно в то же время они стали возить железо в Юго-Восточную Азию и познакомились там с ингаляционными методами. На стыке арабской и восточноазиатской культур появилась арабская или тюрко-арабская трубка для опия, очень редкая вещь. Эти трубки делали очень непродолжительное время, преимущественно, в Северной Африке, а после семнадцатого века перестали делать вообще — традиция победила.

Один из таких раритетов он держал сейчас в руках.

Трубка была достаточно легкой, чтобы не утруждать рук курильщика, но не настолько, чтобы быть хрупкой. Чубук состоял из трех равных частей: меди, красного дерева и янтаря, напоминающих полоску заката. Опиумную трубку не грызут, — ее целуют, поэтому янтарь сохранил свою чистоту и прозрачность. Ее головка, некогда, подобно крохотному яичку Фаберже, была покрыта миниатюрными арабесками, заполненными цветной эмалью. Но прошедшие века стерли эмаль, и сами узоры сделали почти неразличимыми. Теперь раритет предстал в первозданном совершенстве формы и чистоты алого металла. Как женщина — без одежды трубка стала еще лучше, ее красота была в пропорциях частей и гамме цвета. И в тайне. В том неуловимом нечто, чего в ней не было, но что начинало существовать при соприкосновении со взглядом искушенного созерцателя.

Он уже почти знал, как назовет трубку. Имя уже проросло в нем, как семя, не упавшее на камень, его оставалось только произнести. Возможно, у нее было предыдущее имя, возможно, у нее было много имен. Но теперь она будет носить то, которое он ей даст. Потому, что из них двоих — он хозяин. А она — трофей, взятый в бою.

Никогда не следует считать себя хозяином кого-либо и даже чего-либо. Потому, что на этот раз первое же дыхание трубки уложило его в лоск. Истома была невыразимо приятной, но он лежал на полу, не будучи в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он хотел усмехнуться, вспомнив бедного коллежского ассесора, но мускулы лица не повиновались. — Выпить твою любовь — через твои открытые вены, — произнес рядом мелодичный, бесполый голос. — Дитя Опиума, — сказал он, неожиданно для себя громко и отчетливо. Дело было исполнено, и он спокойно пошел назад по тропе воспоминаний.