Станислав Дыгат - Путешествие

Генрик опять хорошо учился, был уравновешенным и серьезным. Никто не понимал, как он мог допустить те невероятные выходки, из–за которых остался на второй год.

Родители склонны были приписать это дурному влиянию Малиновского. Когда однажды за обедом мать сказала что–то на эту тему, Янек сделал нетерпеливый жест и заявил:

— Очень нехорошо, что вы говорите такие вещи в присутствии Генрика. Человек должен сам отвечать за свои поступки. Не следует сваливать вину на кого–то или на что–то, это ведет к ослаблению характера и воли.

Янек был уже взрослым. Ему было двенадцать лет, он ходил в третий класс, учился на пятерки, и все считали его почти математическим гением. Он вел жизнь независимую, ни с кем не дружил. Дома он уделял урокам очень мало времени. Зато много читал. Меньше беллетристику, больше научные книги. Ежедневно тщательно просматривал газеты. Родители обращались с ним, как с равным, дома он был на положении жильца или уважаемого родственника. Впрочем, домашними делами он интересовался мало. Конструировал модели самолетов и пароходов, много времени уделял химическим и физическим опытам, а собрать радиоприемник было для него таким же пустяком, как для хорошего повара приготовить яичницу.

Однажды, когда он корпел над какой–то странной конструкцией, отец встал за его спиной, некоторое время понаблюдал за ним и наконец сказал:

— Что это? Кажется, ты собираешься изобрести перпетуум–мобиле?

Янек пожал плечами и, не поднимая головы от работы, сказал:

— Мы живем в двадцатом веке, дорогой мой. Удивляюсь, что ты можешь подозревать меня в такой глупости.

— Но я же пошутил! — воскликнул отец и отошел,

смущенный.

С Генриком Янек не поддерживал никаких отношений. Их не связывали ни общие интересы, ни общие переживания. Когда Генрик остался на второй год, Янек сказал ему:

— Из–за твоего идиотизма я лишился поездки за границу. Отныне я с тобой не разговариваю.

И сдержал слово.

Вначале Генрика это раздражало, потом он привык, ибо каждое, даже самое неестественное положение становится со временем естественным и привычным.

Когда за обедом Янек критически отнесся к заявлению матери по поводу причин, из–за которых Генрика оставили на второй год, отец, желая поправить дело, весело сказал:

— Ну, хватит о том, как там было и почему. Самое главное — что все это прошло, и Генрик исправился. В этом году никаких препятствий для поездки за границу уже не будет. Предлагаю Бретань.

Янек покачал головой.

— Я не еду, — сказал он.

— Как это? — воскликнули мать и отец одновременно.

— У меня в этом году другие планы. Вот и все!

— Что? Какие еще планы?

— Я не хочу ставить свои планы в зависимость от того, попадет или не попадет Генрик в плохую компанию. Я покупаю фотоаппарат и еду в лагерь ХАМ (Христианская ассоциация молодёжи) в Мшану Дольную. Я намерен этим летом заняться фотографией.

— А откуда ты возьмешь деньги на фотоаппарат? — спросил отец с чуть заметной иронией.

— Я продал несколько макетов, и есть ещё заказы на радиоприемники. Можешь не волноваться, к тебе не обращусь.

— Однако тебе потребуется мое разрешение на поездку в Мшану Дольную.

— Я надеюсь, что на этот счет мы договоримся.

— А я надеюсь, что мы договоримся на счет поездки за границу.

— Сейчас только начало февраля. Еще всякое может случиться, у нас будет достаточно времени, чтобы принять окончательное решение.

Однажды отец сказал Эмилю:

Я решил, что Генрик будет артистом.

Эмиль сделал неопределенный жест.

— Артистом? Каким артистом? Это понятие слишком общее. Что ты имеешь в виду?

— Ах, дорогой мой. Хочу, чтобы он посвятил себя искусству. Пусть сначала заинтересуется им вообще, а потом выберет себе подходящую область.

— Ты забываешь, что мало выбрать, надо еще иметь талант.

— Нет, не забываю, ничуть. Именно об этом речь. Ведь ты сам сказал, что у меня в детстве был талант, который так и не развился.

Эмиль поднял брови. Он был очень удивлен. Он не мог припомнить, чтобы когда–нибудь это говорил.

— Итак, — продолжал отец, — если, как ты сам утверждаешь, я изменил своему призванию, позаботимся заранее, чтобы этого не случилось с моими сыновьями. Собственно, я имею в виду Генрика, так как с Янеком вопрос уже решен. Он будет инженером–конструктором, ученым или кем–нибудь в этом роде. Все его увлечения и склонности вполне ясны. Здесь ничего не надо выявлять. А вот Генрик какой–то вялый, склонности у него такие неопределенные — наверняка в нем заложен артистический талант. Необходимо этот талант выявить. Вот я и хотел посоветоваться с тобой, как за это взяться.

Эмиль съежился в кресле. Он гладил себя по щеке, молчал и делал вид, что обдумывает, как извлечь из Генрика непроявившийся талант. На самом деле он думал о том, как это бывает, что человек, столь трезвый, практичный, сведущий в делах и всех тонкостях юриспруденции, в то же время может быть таким невероятным идиотом. И спрашивал себя, почему он дружит с таким болваном, что, собственно, их связывает. Как–то так получилось, что в этот момент из его памяти совершенно выпало то обстоятельство, что, когда он делал первые шаги как музыкант, именно Адась Шаляй финансировал его и поддерживал и только благодаря этому ему и удалось сделать карьеру. И даже теперь, пользуясь мировой известностью, он нередко прибегал к услугам, которые охотно ему оказывал его предприимчивый и энергичный приятель. И потому, что эти факты вылетели из его памяти, он удовольствовался мыслью, что узы старой школьной дружбы для него важнее, чем различие интеллектуальных уровней, и его так растрогало собственное благородство и бескорыстие, что он вдруг почувствовал живую и сердечную заинтересованность в таком важном вопросе, как выявление артистического таланта Генрика.

— Ну да, конечно. Ты совершенно прав. Было бы преступлением не выявить в Генрике талант, если он у него есть. Ну, что я могу сказать? Пусть, во всяком случае, ходит на концерты и выставки, пусть читает, много читает. Это ему не повредит, даже если ничего не выявится. Однако он, кажется, предпочитает играть в теннис.

— Выявится, обязательно выявится, — сказал отец с особенной улыбкой, улыбкой человека, который знает больше других. — Во всяком случае, я тебе очень благодарен за полезный совет.

Генрик действительно больше интересовался теннисом, чем искусством. То есть, если говорить точнее, теннисом он интересовался очень, а искусством, не интересовался вовсе. В этом году он завоевал первенство Варшавы среди юношей и почти все свободное время до самой зимы проводил на теннисных кортах. Кроме того, как и прежде, он любил кино, особенно ковбойские фильмы, а также веселые комедии о беззаботной жизни американцев. Читал книги только о необыкновенных приключениях, происходящих, однако, в цивилизованном мире, преимущественно в больших городах, а не в диких джунглях, прериях или пустынях. Любил мечтать, представляя себя героем этих книг, героем, обладающим всеми физическими и моральными достоинствами. И, конечно, в этих мечтах он встречал девушку, обладающую всеми физическими и моральными достоинствами. Это не была ни Мери Пикфорд, ни Клара Боу. Это была девушка, единственная в своем роде, специально созданная для него богом, абстрактный идеал, ни облика, ни черт которой он определить бы не мог.