Станислав Дыгат - Путешествие

«Бабник! — кричала Виктория. — Бабник и негодяй!»

Формально Виктория была права. Но именно в этой формальной правоте заключалась какая–то большая несправедливость.

Жизнь вдруг показалась Генрику совершенно безнадежной. Его охватили апатия, смирение и усталость.

— Ну, что вы загрустили? — спросила Зита. — Что вы сидите и ничего не говорите? Может быть, я вам надоела? У вас какой–то странный вид!

— У меня такой вид, как будто я проглотил улитку, — сказал Генрик. — У нас в Польше так говорят про того, кто смутился или вдруг загрустил.

— Значит, вы из Польши?

— Из Польши. Вы знаете что–нибудь о Польше?

— Я? Ничего. Ничего особенного. Может быть, вы мне что–нибудь расскажете? Я люблю узнавать обо всем хоть что–нибудь.

— Я тоже о Польше не знаю ничего особенного.

— Поляк — и не знает о Польше ничего особенного!

— Именно так. Может быть, в этом–то и заключается особенное о Польше.

— Э, да разве вас поймешь!

— Именно, именно в этом.

— Ей–богу, вы начинаете меня раздражать. Расскажите что–нибудь о Польше. Все равно что. Какой–нибудь пустяк, мелочь, но чтобы о Польше.

Генрик задумался. Он скривился, почесал голову, видно было, что он делает над собой большое усилие.

— Да не могу я, — сказал он с отчаянием, — не умею.

Зита очень рассердилась. Она подбоченилась и вдруг встала.

— Клянусь божьей матерью! Или вы сейчас же что–нибудь расскажете, или я уйду. Может быть, вы думаете, что из меня можно делать идиотку? Ну? Будете говорить?

— Капри, — сказал Генрик.

Зита села снова. У нее не было никакого желания уйти, но она действительно была сердита. Она даже раскраснелась, нос у нее блестел.

— Капри! Как будто Капри имеет что–нибудь общее с Польшей!

— На первый взгляд ничего. Напудрите себе нос.

— Зачем?

— Потому что он сияет, как морской маяк.

— Пусть сияет. Но почему Капри?

Она вынула пудреницу, большую, некрасивую, из черной пластмассы, с цветной фотографией целующейся пары.

«Уж не мог Янек купить ей приличную пудреницу!» — подумал Генрик и сразу же понял, что мысль глупая. Янек никогда не купит Зите никакой пудреницы и вообще ничего ей не купит. Ему стало почему–то неприятно и стыдно, он сам не знал почему. Захотелось убежать отсюда.

Зита спрятала пудреницу и придвинулась вместе со стулом к Генрику. Она выжидательно смотрела ему в глаза и толкала локтем, как собачонка, которая царапает лапой обедающего хозяина, выпрашивая кусок.

— Почему Капри? Но почему Капри? — настойчиво спрашивала она, и эта настойчивость еще больше разжигала ее интерес. — Вы опять хотели надо мной поиздеваться или все–таки имели что–нибудь в виду? А если да, то что? Скажите же! Ну скажите же наконец что–нибудь, а то я сойду с ума!

— Я и не думал над вами издеваться. Я никогда не издеваюсь. Издеваются только глупцы и негодяи. Всю жизнь я больше всего старался не быть глупцом и негодяем. Но где наши макароны и рыба? Почему нам не подают?

Генрик оглянулся и постучал ножом о стакан. Витторино сидел неподвижно в темном углу траттории, подперев голову рукой, и рассматривал носки своих ботинок, время от времени шевеля ими. Он походил на заводную игрушку, у которой лопнула пружина. Толстяк за стойкой смотрел на него с видимым беспокойством; и наконец с энергией, которой нельзя было от него ожидать, ударил ладонью о стойку.

— Витторино! — крикнул он. — Ведь гости ждут, Витторино!

Но Витторино не реагировал. Он только изменил позу и подпер голову другой рукой, потом тихонько застонал и, продолжая шевелить носками ботинок, смотрел на них и не двигался.

Толстяк наблюдал за ним с возрастающим негодованием и выражением полного бессилия и наконец с неожиданной легкостью выскочил из–за стойки.

Может быть, они вовсе не страдали от повышенной или недостаточной деятельности щитовидной железы, а обладали одним общим запасом энергии. Когда переставал действовать один, сразу же начинал действовать другой.

Толстяк в несколько прыжков, которыми могла бы гордиться самая выдающаяся исполнительница роли Одилии в «Лебедином озере», очутился у столика Генрика и Зиты. Он стал смахивать полотенцем крошки и убирать тарелки, проделывая с ними такие фокусы, что кровь леденела в жилах.

— Прошу прощения у многоуважаемой синьоры и уважаемого синьора, — говорил он при этом. — С этим Витторино трудно сладить, но вообще он хороший парень. Он ни в чем не знает меры. Или безумствует так, что я боюсь, как бы он не развалил мое заведение, или вдруг садится и засыпает — тогда попробуй поговори с ним! Он сын моей дальней родственницы из Калабрии.

Хороший парень, но, к несчастью, ему захотелось изучать философию. Должно быть, в связи с этим он время от времени цепенеет. Решил, видите ли, улучшить мир. Прошу прощения, синьора.

Он исчез, и не прошло трех секунд, как с треском, шумом, звоном, а также с каким–то неопределенным торжествующим, несколько приглушенным возгласом он сунул под нос Генрику и Зите макароны, рыбу и еще бутылку вина, хотя они ее и не просили.

Толстяк вернулся за стойку и замер там в прежней позе, как кукла в «Коппелии», после того как она виртуозно исполнила свой танец.

Зита набросилась на еду. Видимо, она была очень голодна. Генрик не успел съесть и несколько ложек, как она опустошила большую миску макарон с сыром, грудинкой и помидорами. Она залпом выпила стакан вина, Генрик выпил свой и снова налил из бутылки ей и себе. Зита осушила и этот стакан, отставила пустую тарелку из–под макарон и придвинула к себе рыбу. К еде у нее было деловое и серьезное отношение. Она, собственно, не ела, а принимала пищу. Как тюлень в зоологическом саду или грудной ребенок. Казалось, она забыла о Генрике и о перепалке, в которую еще минуту назад вкладывала столько страсти. Генрику расхотелось есть. Он отодвинул миску с макаронами, до которых едва дотронулся, придвинул тарелку с рыбой и стал лениво тыкать вилкой. Зита съела свою рыбу в таком же темпе, как макароны. Она снова залпом выпила стакан вина, поковыряла ногтем в зубах, причмокнула несколько раз языком, после чего закурила и в бессмысленной задумчивости, слегка скосив глаза, смотрела на дым, который старалась выпускать длинной полоской.

Внезапно она повернулась к Генрику, как будто вспомнила о его присутствии.

— Так что же? Что же в конце концов с этим Капри? — спросила она грубо и вызывающе.

— Капри как Капри. Благодарю!

— Вы сказали, что издеваются только глупцы и негодяи.

— Говорил. Но я не издеваюсь.

Генрик не издевался. Он сидел сонный, смиренный и безучастный. Ему хотелось вернуться к себе в отель и лечь спать. Зита налила ему вина, но сама больше не пила. Генрик сделал несколько глотков.