Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]

— Да плюнь ты, — успокаивала его Наташа, но Николай все равно бледнел при каждом новом звонке, и она знала, что он боится и боится за нее.

Наверное, думала Наташа, ему и в самом деле хочется плюнуть — на всех этих недоносков с их угрозами, взятками и шантажем, но он ничего не мог с этим поделать. Он был как телевизор «Горизонт», не способный к переключению на каналы мздоимства, приспособленичества и подсиживания. Почему в пятьдесят семь муж до сих пор майор, она его ни разу так и не спросила.

Зато она знала рецепт, как вывести его из ступора после очередного сеанса телефонного террора. Нет–нет, никаких блинов, солянки и мамалыги. Никакого пива и коньяка — ей всегда было смешно наблюдать, как он пьет: нелепо морщась и зажмуриваясь, словно в стакане яд — выпивохой он был никчемным. Ничего связанного с ублажением желудка.

Она усаживала его на стул, сама садилась ему на колени и начинала целовать. Вначале лицо — щеки, большой нос, глаза с застывшими вокруг зрачков серыми крапинками, потом осторожно и с нетерпением, словно к сладкому блюду, тянулась к его пухлым, словно вшитым в морщинистое лицо губам и, вспыхнув от соприкосновения к ним, уже не сдерживала нетерпения, судорожно расстегивая ворот рубахи.

Со стула он вставал с порозовевшими щеками и с готовым ответом очередным подонкам и единственное, о чем жалел — это о том, что, как всегда в подобной ситуации, растерялся и не продумал ответный ход до того момента, когда на другом конце повесили трубку.

Привыкнув к этим странным звонкам и к неизбежному ритуалу излечения супруга от приступов болезненной бледности, иногда, оставаясь наедине, Наташа включала телевизор, слушала музыку, а то и сама напевала, или даже разговаривала сама с собой — все для того, чтобы увернуться от встречи с напряженно ожидавшими ее одиночество мыслями, разбегавшимися, едва почувствовав, что случай настал, внутри головы и кричавшими, вопившими о себе, так, что Наташа инстинктивно прижимала уши ладонями, в чем не было никакого смысла: вопль шел с внутренней стороны слухового аппарата. Это были ласковые и беспощадные мысли, они как забойщик скота, гладили шею в самых нежных местах, чтобы внезапным и расчетливым ударом перебить сонную артерию.

Твой Николай — образец профессионализма и порядочности, нежились мысли и больно кусали: но почему–то до сих пор в майорах. Остальные антитезы она конструировала без подсказок изнутри, впрочем, возможно, ей это просто казалось, а на самом деле мысли подстраивались под ее тон, имитировали ее внутренний голос и вот Наташе уже казалось, что не какие–то посторонние мысли, а она сама так рассуждает. А ведь правда: он купается в лучах всеобщего уважения, но вместо повышения зарплаты или в звании ему вручают очередной почетный диплом. И ведь самые запутанные дела, безнадежные висяки, поручают не кому–нибудь, а Николаю, вот только еще легче дело отбирают, стоит ему оказаться в считанных шагах от заслуженных лавров или когда снова частят с телефонными звонками эти бросающие его в бледность голоса, с которыми он, такой учтивый и уступчивый, никогда не может договориться, просто потому, что не договаривается, а потому дело переходит к вышестоящему чину и поразительно быстро закрывается, завершаясь устраивающем обе стороны результатом.

«Нищий майор–пенсионер, которого не спровадили на заслуженный отдых лишь из–за того, что кому–то нужно раскручивать расследования до фазы излишне любезных телефонных голосов», — добивали Наташу, уже без всякой нежной прелюдии, то ли она сама, то ли посторонние мысли и прибавляли еще одно слово: «Беременность».

Со дня их полусекретной регистрации — свидетелями, воспользовавшись (редчайший случай) служебным положением, Николай уговорил стать подвернувшихся накануне понятых — минуло девять месяцев, срок, достаточный для появления потомства, но оказавшийся непосильным для зачатия. Когда, наконец, они капитулировали перед медициной, врачи остались единодушны — дело в Наташе, и вынесли безапеляционный приговор — дорогущее лечение, на которой Николай пообещал заработать в ближайшие полгода. Наташа же никак не могла примирить две бушующие внутри нее реки, растекающиеся в противоположных направлениях и никак не сливавшиеся в единое море, по которому она могла бы безмятежно и уверенно плыть всю жизнь. Родить ли сейчас, родить ребенка с высокой вероятностью безотцовщины? Просто в силу математической закономерности, ввиду того, что по статистике, средняя продолжительность жизни молдавских мужчин не превышает шестидесяти лет? Или ждать? Когда Николай заработает, а сама она вылечиться, а может быть, ждать пока он… И она снова била себя по ушам, как будто они умели говорить и несли всю эту ересь.

И она все больше ждала звонка, чтобы услышать — нет, конечно, не эти мерзкие голоса с их притворными любезностями. Ей хотелось услышать мамин голос. Мама, мамуля, знаешь ли ты, чувствуешь ли своим материнским сердцем, как нужен мне твой совет, твое утешение, одно твое слово.

— Мама! — вскрикнула Наташа, когда телефон действительно затрезвонил.

Но из трубки послышался не мягкий, как домашние тапочки, голос Анастасии Дмитриевны. Затрещала, захлебываясь восторгом Ира с работы. Наташино замужество сблизило их, и первый шаг сделала именно Ира — в надежде, что перестанет, наконец, быть в тесном, как офис редакции, коллективе белой вороной и прежде всего — в постоянных изменах законному мужу.

— Представляешь, только нас троих! — щебетала Ира, и до Наташи медленно доходил смысл.

«Нас троих» — это ее, Иру, Наташу и, само собой разумеется, главреда Виорела пригласили на ежегодный бал прессы. Тухлое, как слышала Наташа от самих участников, мероприятие, ярмарка провинциального, а значит, особо пошлого и гипертрофированного тщеславия. Но теперь, когда дело коснулось непосредственно ее, Наташа сразу пропустила перед глазами, словно слайд–шоу, собственные вечерние наряды и удивилась своей радости оттого, что в день бала у мужа запланирован отъезд в суточную командировку в Одессу.

На балу Ира была сногсшибательна. В черном, с золотым широким поясом, облегающем платье чуть выше колен, на каблуках, делавших ее и без того длиннющие ноги каким–то совсем уж символом бесконечности во плоти и даже Виорел, доходивший ей в росте в лучшем случае до переносицы, зачем–то совсем поник плечами, отчего сшитый под заказ и по его мерке пиджак обвис, и вот уже главный редактор напоминал нелепого новичка–пажа, впервые сопровождающего на великосветском вечере наследницу многомиллионного состояния.

И все же рука с увенчанным бриллиантом кольцом коснулась не Ириного запястья, закованного в широкий золотой браслет — подарок рогоносного мужа. Наташа обернулась, инстинктивно одергивая руку и замерла — прямо в глаза ей, явно не собираясь убирать свою ладонь с ее запястья, смотрел Константин Секулару — звезда эфира номер один в Молдавии, гроза оппозиции и меткий телекиллер с канала «Три семерки». Наташа впервые видела его выпившим, должно быть потому, что никогда прежде не встречалась с ним без посредничества телевизионного экрана, и тем не менее, именно в ее голове, хозяйничал кто–то гораздо могущественнее алкоголя. Кажется, одна из тех умело подстраивающихся под ее внутренний голос мыслей, от которых вечно страдали ни в чем не повинные Наташины уши.