Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]

О том, что лучше мужа ей не найти.

4

— Наташа!!!

Грохнув входной дверью о стенку, Николай бежит туда, где должна быть кухня, но умудряется с хода влететь ногой в ящик прихожей, хорошо, что не головой в зеркало. А ведь ему казалось, что по своему новому жилищу — крохотной Наташиной квартире, он смог бы уже путешествовать и с закрытыми глазами. Увы, ударивший в глаза с порога дым не только задернул занавес, отделяющий от него скромный интерьер, но и изрядно разбавил привычное для Николая хладнокровие.

— Наташенька, ты где?!

Шаг, второй, третий. И вот, хвала Всевышнему, из сплошной пелены выплывают очертания знакомой фигуры, и вот она касается лицом его лица, и ее слезы становятся его — ведь стекают они по его щеке.

— Я блины сожгла, — бормочет она, утыкаясь ему в плечо, и он чувствует, как в этом месте влажнеет рубашка.

Жива, думает он, и впервые прислушивается к своему сердцу. По–другому и не выходит: в грудную клетку ритмично стреляют изнутри, еще чуть–чуть и сердце пулей вылетит наружу.

Не поджог, не пожар, жива, думает он и мысленно добавляет: слава Богу.

А вслух говорит:

— Тшшш, — то ли ей, то ли себе.

И — точно ей — стараясь придать голосу веселость:

— И черт с ними, с блинами!

Блины Наташа освоила за неделю. Через месяц Николаю мог позавидовать любой холостяк — Наташин блинный ассортимент насчитывал семь видов: с картошкой и грибами, с тушеной капустой, с говяже–свиным фаршем, с кабачковой икрой, с яйцом и зеленью (и непременно куриным бульоном), со сгущенным молоком и перетертыми грецкими орехами и, наконец, его любимые — пустые, в которые он, прежде чем свернуть трубочкой, клал две–три ложки сметаны, и она просачивалась через мелкие поры и шлепалась из обеих концов на тарелку, если он не успевал подставить язык.

Еще она готовила солянку — обязательно с докторской и копченой колбасой и наваристую заму с мелко нарезанной лапшой. Голубцы, вначале огромно–бесформенные — он вполне наедался тремя — постепенно превратились в крохотные аккуратные цилиндрики, а жесткие капустные рубахи сменили на нежные платья из виноградных листьев. К удивлению Наташи, на кухне, куда она до замужества забредала лишь выпить кофе и съесть утренний йогурт, для нее вдруг все встало на свои места. Дело всей ее прежней жизни, эти трехмерные злодеи потеряли в объеме и в казавшихся исполинскими размерах, рассыпались, как трухлявые газеты, и Наташа поняла, что рельефными монстрами они стали лишь благодаря этим самым газетам, если совсем откровенно — благодаря ей и ее статьям о них, а на самом деле они мелкие уголовнички, дешевые воришки и безмоглые убийцы, и самый щедрый подарок, которая им еще могла преподнести их гребаная жизнь — это ее, Наташины репортажи о них. Чушь, думала она теперь про все эти криминальные хроники, сравнивая их с блинами и солянкой для человека, воздающего подонкам то, чего они на самом деле заслуживают.

Но работу Наташа не бросала, находя для себя другую, не менее моральную лазейку — деньги для семьи. Свою квартиру, тоже однокомнатную и не менее запущенную, Николай теперь сдавал, но ее состояние, а вернее — состояние тех, кто согласился в нее вселиться, не позволяло надеяться на нечто большее, чем жалкие пятьдесят евро в месяц. Вместе с зарплатой, общий заработок Николая выходил немногим более трехсот евро в месяц, и однажды Наташа едва удержала себя от удара с размаха головой о стену, изгоняя шальную мысль о размере страховки в случае гибели супруга на задании.

— Моя миссис Холмс, — как–то назвал ее Николай, и она это запомнила.

Наташу не смущало, что великий сыщик никогда не был женат, да и вообще, кажется, не благоволил противоположному полу. Будь миссис Холмс реальностью, думала она, насколько, конечно, на это способен литературный персонаж, толку от нее было бы не меньше, чем от тугодума и неизлечимого графомана Ватсона. Во всяком случае, умасливала бы она дорогого Шерлока не рассказиками о его же подвигах, а блинами, или, на худой британский конец, овсянкой и паштетом из гусиной печенки. Смягченный женским вниманием, Холмс, чем черт не шутит, забросил бы морфий и табак, а может и скрипку, ведь нет у мужчины более совершенного музыкального инструмента, чем женщина.

Чем Наташа напоминала Ватсона, так это талантом выслушивать рассуждения супруга и задавать вопросы, некоторые из которых, обычно самые нелепые, наталкивали Николая на совершенно неожиданные умозаключение, иногда оказывавшиеся, к его же изумлению, единственно верным ответом.

И все же устраивать семейную игру в одни ворота Николай не позволял; подобное означало бы капитуляцию по возрастным мотивам, а он женился не ради бесплатной сиделки. Он сам потащил ее в ночной клуб, где они выплясывали до четырех то ли ночи, то ли утра — ведь спать совсем не хотелось — и где к Николаю прилипла совершенно рыжая стриптизерша, отставшая лишь после того, как он, бессильно взглянув на Наташу и получив в ответ ее одобрительный взгляд, сунул танцовщице в трусики столеевую купюру.

На рассвете они возвращались пешком — после двух коктейлей и гонорара стриптизерше, денег на такси не осталось, а троллейбусы еще дремали, приспустив рога, в своих троллейбусных парках. Смеясь и оживляя словами погашенную рассветным солнцем ночь, они тяжело поднялись на третий этаж, Николай открыл дверь и, войдя в квартиру, рухнул лицом на кровать.

Продолжал он лежать и когда Наташа включала компакт–диск и даже когда она раздевалась.

Она окликнула его дважды, потом еще раз, и когда инстинкт обиды уже вовсю хозяйничал у нее в груди, ей вдруг показалась, что муж не дышит.

— Коля! — упала она на него, расплющив обнаженные соски о его лопатки.

Он только застонал в ответ, и она, выдохнув, легла рядом.

— Устал, бедненький? — она утопила руку в седой шевелюре.

— Спина, — простонал он, — чертов радикулит.

Она сбилась с ног, перерывая комод в комнате, шкафчики на кухне, вытряхнула содержимое его портфеля и своей сумочки, и когда отчаяние уже наворачивалось на глаза, она увидела ее на подоконнике — пластинку болеутоляющих таблеток.

Примостившись так, чтобы коснуться своим носом его носа, остановить свой взгляд на его взгляде, она лежала рядом и видела, как отпускает боль и как углубляются его морщины — как всегда, когда он улыбался. Она поцеловала его, потом еще и еще раз, снова и снова и все никак не могла привыкнуть.

К тому, что у мужчин бывают такие мягкие губы.

5

— Его нет дома! — она громыхнула трубкой гораздо сильнее, чем обычно, но для одного дня это и вправду было слишком.

Третий звонок подряд и снова кто–то из этих. Из ненормальных, из–за которых Николай, стоило ему взять трубку, тут же бледнел и испуганно косился на жену. Наташа давно научилась узнавать эти голоса по их чрезмерной любезности и по вымученности, как будто на том конце провода их душили, может быть этим самым проводом, а ее муж словно был тем единственным, кто за считанные секунды мог спасти от верной гибели.