Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

— Не забывай сглатывать, мальчик, — переводя дыхание, с бархатистым смешком посоветовала она. — Иначе не долго утонуть. А спасать нас некому.

— И не надо, — сплевывая на пол, грубо откликнулся Дока. Вспользовавшись передышкой, вошел во влажную щель, пошевелил внутри пальцами. — Не больно?

— Нет, — не сразу, но весело откликнулась подружка. Поерзав туловищем, призналась. — Лучше не рукой, а членом.

— А если дальше? — сам не зная почему, пытался оттянуть решающий момент Дока.

— Ногтями поцарапаешь. Давай по настоящему, я уже подзавелась.

Она вытолкнула руку, раздвинула ноги, всосалась губами в его губы. Умостившись между ляжками, он дернул задницей, уперся членом во что–то упругое, не имеющее продолжения. Наподобие эластичного препятствия внутри дырочки, которое нащупывал у девчонок с ихней улицы. И вдруг волна страха шевельнула волосы на затылке, прокатилась по спине, сковала ноги холодом. Он вспомнил о пленке, о том, что за ее разрыв пацанов сажали в тюрьму, а взрослых мужиков расстреливали. Это считалось опасным преступлением. А рыжая бестия подставлялась сама. Замуж невтерпеж, или другое? О женитьбе он не помышлял, сперва надо доучиться. Да и как входить в живое тело торчащим обглоданной костью членом, должно быть, это больно, прольется много крови. Милиция, общественность, прощай институт, мысли о прекрасном. Зародившееся было чувство самца умерло не проклюнувшись, кожа на яичках сморщилась, член катастрофически начал утрачивать твердость. Дока попятился назад, боясь натворить непотребного.

— Куда ты! Чуть вторую целку не сломал…, — отрывисто дыша, облапила за ягодицы подружка. Быстро просунула руку между телами, зажав член, подергала на себя, стараясь снова попасть им между складками. — Давай, работай… как бычок необъезженный. Или правда в первый раз?..

Слизав с верхней губы пот, Дока попытался осознать полученную информацию. Получалось, что въехал не в ту щель, наверное, у конопатой есть и другая. Конечно, писать, какать и сношаться через одну не будешь. Кроме родов, там вообще хрен чего разберешь. Он перевел дыхание, сунувшись вперед, вжался пахом в ее лобок, не ощутив ничего. Член словно перестал существовать. Не было родного писюна, или отвалился, или оторвала конопатая стерва, моментально заворочавшая задницей в полный рост. В яичках вознило болезненное напряжение, оно распространилось до пупка. Ягодицы несколько раз взбрыкнули, во рту образовался новый клубок слюны. Организм сковала непривычная вялость, будто после дневного цикла лекций вечером пришлось разгрузить пару вагонов с картошкой. Покрутившись немного, откинулась на подушку и партнерша. Провела ладонью по лицу:

— Кончил, что ли, мальчик? — спросила с сочувствующей подковыркой.

— Не знаю, — промямлил Дока, не в силах шевельнуться. — Вроде, не должен.

— Как это — не должен?

— Ну… кончаю не так.

— Понятно. Хреновому танцору вечно яйца мешают.

— В них что–то закололо.

— То и закололо, что испражнились спермой, — добродушно хмыкнув, партнерша погладила его по волосам. — Скажи честно, до меня с кем–нибудь сношался?

— Было. Но во внутрь нет, — признался он. — Сверху брызнул.

— Сверху… Это хорошо, что сверху.

— Вообще ничего не чувствую, — пожаловался Дока. — Между ног пустота какая–то.

— А как ты хотел? — рассмеялась сбитая подружка. Притянула за плечи, поцеловала в брови. — Сейчас твой член кум королю, сват министру. Сделал дело и отдыхает. Во мне.

— В тебе?…

— Ну да, внутри. Когда мужчина кончает, член превращается в тряпку.

— У меня не превращался.

— Ты занимался суходрочкой. Раздрачивал его, он и остывал в полустоячке по полдня. А теперь по настоящему.

Дока не ответил, напрягшись, приподнял немного зад. Послышались слякающие звуки, в области яичек возникло ощущение, будто вытянул из подружки приросшую к ним небольшую кишку. Перевалившись на бок, глянул на низ паха, покрытый белым налетом, член изжеванным презервативом приклеился к ляжке. Таким беспомощным Дока его еще не видел, попробовал расшевелить, реакции не последовало, хотя раньше от одной мысли вставал на дыбы. В мозгу промелькнуло, что теперь он навсегда останется импотентом. Уронив голову в ладони, Дока заскрипел зубами.

— Ты что это, пацан? Раззадорил и в кусты? — взялась тискать его партнерша. — Со мной такой номер не пройдет. Поднимай и вперед.

Но до самого утра так ничего не получилось. Словно с потерей невинности Дока утратил и способность оставаться мужчиной…

На просторной веранде заканчивалась вечерняя игра теней. Причудливые от металлических узоров на решетке ограждения, они оплели пространство крепкой сетью с крупными ячейками. Чем ниже опускалось краснеющее к ночи солнце, тем выше вздергивалась их паутина. Повернув голову к возгоревшимся от последних лучей высоткам города, молодая женщина прищурила зеленые глаза. Ее чеканный профиль можно было без проблем переносить на лицевую сторону монеты. Мужчина пожевал губами, долил в чашечку из термоса черного кофе, отпив несколько глотков, пошарил взглядом перед собой. И выдвинул пальцем из–за бутылки «ВВ Клико» вделанную в кусок яшмы зажигалку. Струйка пахучего дыма легко поднялась кверху.

— Странный финал. Или начало, — задумчиво сказала женщина. — Столько лет стремиться овладеть желанным, в итоге не испытать никакого удовольствия. Велик риск потерять интерес навсегда. Ты не находишь?

Собеседник глубоко затянулся, подержал дым во рту. Стряхнув пепел в углубление под головой бронзовой обезьяны в заломленной фуражке, наморщил высокий с залысинами лоб:

— Нет, наверное. Долгожданный, желанный плод тем и прекрасен, что не сразу раскрывает прелестей. Тем более, если искать нужно внутри, — наконец, высказал он мнение. — Согласись, редко у какого овоща или фрукта кожура бывает сладкой. Чаще кислой, горькой, приторной. Или твердой.

— Ты привел хороший пример, об этом я как–то не подумала, — согласно кивнула женщина. — И все–таки, что стало с ним потом. Он такой сентиментальный… стеснительный. Думаю, судьба его ждет непростая. В детстве не получившие должной поддержки, люди, конечно, добиваются успехов. Но кровью несравненно большей.

— Естественно. Как и люди с детства зализанные родственниками могут не оторваться от горшка вообще. Все–таки, скорее, это судьба. Если хочешь, его величество случай.

— Ты пытаешься объяснить, что от воспитания ничего не зависит?

— Еще как! Смысл в другом, — перекинув ногу на ногу, мужчина облокотился о подлокотник кресла. — Самое лучшее воспитание выводит индивидуум в высшие слои общества, все равно оставляя его и там в качестве посредственности. Гении же рождаются преимущественно в семьях обыкновенных, или вовсе уродливых. После Ленина наши генсеки как один из рабочих и крестьян. Чем не пример.