Владимир Лорченков - Табор уходит

Так что тюрьма для государственных служащих в Молдавии была не нарушением правил игры, а их частью. И стукач Сахарняну, — чье место занял написавший на него донос молодой журналист Костик Танасе, — это знал.

— Неясные вещи ты говоришь, Серафим, — буркнул он.

— Нынче же утром, — сказал Серафим, — все тебе станет ясно, Сахарняну.

— На что ты намекаешь?! — спросил нервно Сахарняну.

— Не ищи намеков там, где их нет, — сказал Серафим.

— Какой странный намек, — подумал Сахарняну.

В это время к Серафиму подбежал молодой парень, еще мальчишка — получивший свои 15 лет за воровство брюк, — с тачкой. Ботезату с улыбкой бросил камень в тачку и сказал юноше:

— Нынче же ночью станешь мной и поведешь за собой людей.

— О чем ты? — спросил безразлично усталый парень.

— Ночь объяснит то, что не смог я, — сказал Ботезату.

— Я не по этим делам, — сказал парень, опасавшийся тюремной педерастии.

— Я знаю, — улыбнулся Серафим, — дело твое будет вязать и сеять…

— Ты утомился, Серафим, — устало сказал парень, — полей в Молдавии давно уже нет…

— Не снопы, а людей будешь вязать, — сказал Серафим.

— Хватит болтать, — сурово сказал охранник, — работайте.

Все смолкли и принялись за работу.

Это был какой–то шифр, подумал стукач Сахарняну, пытаясь получше запомнить все, что говорил Серафим. Начал было разгадывать, но тут пришел посыльный и вызвал стукача из карьера.

— Пошел менять срока на сигареты, — сказал кто–то Сахарняну вслед.

С незаинтересованным видом стукач бросил кирку и стал подниматься в гору.

— Запевай, — велел соскучившийся конвоир зекам, — мою любимую…

Уже на краю карьера Сахарняну услышал дружный рев зэков:

— Здравствуй милый Гица….

— Я жду тебя вечером на границе…

— Пиши письмо на латинИце…

— Не будь смешной как Кукрыникса…

Конечно, песню эту, как и все другие в лагере, сочинил майор Плешка. И, хотя, это и невозможно, но черт побери, подумал Сахарняну…

Как все–таки похоже на стиль пропавшего Баланеску!

— Добрые люди, подайте на интеграцию в ЕС, — пропел нищий.

— На развитие добрососедских отношений с Евросоюзом, — прогнусавил он, оглядываясь из–под очков слепым, якобы, глазом.

— На укрепление двусторонни… — дребезжа, продолжил он.

После чего резко прервал нытье, и метнул в сторону прохожего заточенный крюк. Металл со свистом пронесся мимо виска уклонившегося мужчины. Нищий, чертыхнувшись, выхватил абордажную саблю и пистолет 19 века. Бросился к прохожему. Тот, перекатившись с колена на бок, прострелил бок нападавшего. Осторожно подошел. Наступил на руку с саблей. Металл звякнул, пальцы разжались.

— Пожалейте, ради всего святого, — попросил бродяга.

— Ради вашей матери и ради Европы, — сказал он.

Лейтенант полиции Петреску, ухмыльнувшись, выстрелил из своего арбалета прямо в лицо нищему. Тот некрасиво брызнул кровью на ботинки лейтенанта и затих. Петреску вытащил металлическую стрелу из глаза «слепого» оглянулся.

… Центр Кишинева дымился. На главной площади главного города страны горели костры, возле которых грелись банды беспризорников и бродяг. В считанных метрах от костров происходили грабежи, убийства и насилие. Беспризорники держали над кострами на штыках и палках котелки с мутным варевом, запах от которого витал над всем Кишиневом. Происхождение этого блюда не оставляло у опытного Петреску никаких сомнений в своем происхождении. Тем более что и сами кулинары происхождения своего блюда и не скрывали. Беспризорники и бандиты варили бродячих собак, которых в городе развелось огромное множество, и чьи головы валялись возле каждого костра. Сами же дети кутались в свежеободранные собачьи шкуры. В ожидании, когда похлебка сварится, беспризорники матерились, играли в карты, и высматривали редких смельчаков, которые отваживались выйти в город. На группки детей и бандитов, что, в принципе, было одно и то же, глядели пустыми окнами здания правительства и парламента. На давно оборванных троллейбусных проводах болтались повешенные. Поскольку никаких туалетов в Кишиневе давно уже не было, и канализация не работала, над площадью витал запах дерьма, споривший по крепости с ароматом похлебки из собачатины. Подземный общественный туалет в центре города, — вспомнил Петреску, захотевший отлить, — давно уже превратили в модный ночной клуб «Ниагара». Так что позыв из прошлого помочиться в специально отведенном для этого месте пришлось подавить. Петреску справил малую нужду под деревом в центре столицы, и с арбалетом в руке пошел навстречу костру.

… чуть не подвернув ногу из–за попавшейся под сапог собачьей головы, лейтенант споткнулся.

 Кормовая база! — сплюнул он.

И вспомнил, как благодарные жители поставили мэру Кишинева Дорину Калулуй памятник за то, что градоначальник в свое время распорядился не отстреливать бродячих собак. Конечно, сделал он это с целью показать Европе, как транспарентны и толерантны молдаване. Поговаривали даже, что мэрия Кишинева готовит указ о запрещении травить тараканов и вшей, чтобы совет ЕС не воспринял это как проявление ксенофобии. Так или иначе, а собак не отстреливали и они расплодились в огромных количествах. И это, по иронии судьбы, спасло Кишинев, когда начался мировой финансовый кризис 2004 года и в страну перестал поступать единственный источник дохода — деньги нелегалов. Собаки, — как отмечала с восторгом пресса, контролировавшаяся мэром, — стали своего рода «ходячими консервами» для жителей Кишинева. Было, правда, одно «но». Собаки упорно считали горожан примерно тем же самым, что и горожане их — теми самыми консервами на ходу. Памятник, кстати, был выполнен из фанеры и долго не продержался — кишиневцы уволокли его на растопку.

 Фанерный памятник, — подумал Петреску, вспомнив гранитных «Лениных» времен своей молодости.

 Все мельчает, — подумал он горько, пожевав травинку.

В любом случае, баланс числа жителей города и собак уравновесился, когда в город проникли банды беспризорников, чьи родители уехали на заработки давным давно. Таких детей в Молдавии насчитывалось больше пятисот тысяч, это было целое поколение. Пресса, в принципе, предупреждала, что добром это не кончится — да и психологи — но людям хотелось заработать, да и не вечно же будет она, эта миграция, говорили они. Собирали пожитки, оставляли детей и уезжали. В результате, как проклятые щелкоперы из прессы и предупреждали, в Молдавии выросло целое поколение, которое ни во что не ставило человеческую жизнь. А когда из–за кризиса они перестали получать деньги от родителей, то многие из них оказались на улице, выставленные своими родственниками, которым их и оставили на поруки. Детские дома также были ликвидированы из–за неспособности государства их содержать. В итоге страну наводнили шайки малолетних и очень жестоких преступников. Журналисты трагично называли их «дети миграции».