Александр Мясников - Земляничная поляна

— Все это россказни.

— Кино такое было вроде, — бормочет Витька.

— Ладно, идем на речку, — машет рукой Алик.

— Вот это мысль, — радостно вскрикивает Виталик.

Все поднимаются. Проша тоже вскакивает, встряхивается, щелкает пару раз зубами на комаров и оставляет это неблагодарное занятие.

— А костер? — спрашивает Витька.

— Мы еще вернемся, — успокаивает его Мишка, — а если нет, то его зальет дождь.

— Ну что, двинули? — бросает все еще толпящимся У костра мальчишкам Тамара.

— А меня возьмете? — раздается с дороги чей–то голос.

И она выходит на поляну.

Вечерняя сырость и растекающиеся мутные и рыхлые облачки дыма размывают жесткие линии деревьев, окутывают всех нас, но не касаются ЕЕ. Она стоит, спрятав руки в карманы длинного вязаного жакета, и улыбается. Она словно пришла оттуда, где тепло и светит солнце, — из ушедшего дня.

— Ольгуша! — взмахивает руками Алик и смеется. Его смех колючими шариками прокатился у меня по спине.

— Привет, мальчики, — кивает она нам, продолжая улыбаться, а затем подходит к Катьке и сестренкам–близняшкам.

— Это кто ж такой лохматый? — спрашивает она, заметив Прошу. Приседает и гладит псу морду.

— Это Проша, — отвечает Катька и берет Прошу за ошейник. — Твой?

— Нет, его, — кивает она в мою сторону.

— Какой славный у тебя песик, — говорит Ольга мне.

— Пока тебя не было, завели, — хохочет Алик.

— Так мы идем? — недовольно гудит Мишка.

— Вы не против, сударыня? — обращается к Ольге Виталик.

— Конечно, идем, — быстро говорит Катька и тянет Прошу.

И мы пошли. Ольга, Алик и Виталик впереди. Теперь все говорили шумно, радостно. Но громче всех возглавлявшая наш отряд троица. Проша иногда вырывается вперед и заглядывает им в глаза. А может быть, только Ольге.

Мы купаемся, а девчонки сидят на берегу. Алик, как всегда, нас топит, а когда очередь доходит до меня, Проша, надрывно скуля, носится по берегу. В этот раз Алик держит меня под водой так долго, будто хочет оставить в этой темной, до противного скользкой жиже навсегда. С трудом освободившись, я выскакиваю из воды. Руки и ноги надсадно дрожат.

— Плохой из тебя будет водолаз! — кричит мне Алик, бросаясь вдогонку за уплывающим Виталиком.

Мне так хочется швырнуть ему что–нибудь в ответ, но игра без правил и обижаться нельзя.

Я выбираюсь из воды. Накидываю рубашку, надеваю брюки, начинаю втискивать мокрые, облепленные песком ноги в носки. Проша крутится рядом, слозио желая помочь.

— Он очень переживал за тебя, — услышал я голос Ольги.

Поднимаю голову и вижу, что она стоит рядом.

— Д-друг, верный, — пытаюсь отшутиться я.

— Ты замерз? — заботливо спрашивает она.

— Н–н–е-ет, ни–чего, — спотыкаясь о согласные, бормочу я.

— И как. вы здесь купаетесь? Купаться надо в мореч–ке, в теплом и ласковом, чтоб были волны и солнце.

С носками и ботинками было закончено. Решаюсь подняться. Вскидываю голову и вдруг как–то удивительно отчетливо понимаю, что сделать это не смогу: если я встану, то ее лицо окажется совсем рядом с моим. И я остаюсь сидеть. А Ольга рассказывает о море, о пальмах, о цветущей магнолии.

На руку падает крупная капля дождя. Задержавшись минуту, как бы раздумывая, чю делать, бежит дальше, оставляя на коже чуть влажный теплый след.

— Ой, дождь! — испуганно вскрикивает Ольга. — Бежим домой!

— А как же ребята? — неуверенно спрашиваю я.

— Но я же промокну.

Мы вместе вскарабкиваемся на обрывистый берег. Невдалеке, у большого камня, сидит Катька. Проша подбегает к ней. Не отрывая глаз от реки, она гладит Прошу, и он возвращается ко мне.

Всю дорогу до самого дома Ольга идет в моей куртке, наброшенной на плеча. Тонкая ткань моей рубашки намокла и прилипла к спине. Но мне не зябко. Я представляю, что мы купаемся, нет, плывем по морю. И будем так плыть вечно.

На следующий день я не захожу за Катькой и не иду на Полину. Мы договорились с Ольгой погулять. И мы отправляемся бродить. Мы идем рядом и разговариваем. О городе, о родителях, о школе, о книгах. Она удивилась, узнав, что я занимаюсь в художественном кружке, и спрашивает, смогу ли я иарисозать ее. Я отвечаю, что смогу, потому что у нее интересное лицо. И она принимается расспрашивать, чем же се лицо интересно. Я попытался объяснить, но спутался, смешался. Я боюсь сказать правду, что лицо у нее красивое и вся она красивая, красивее всех. А она продолжает выспрашивать…

Три дня мы не приходим на Поляну. Три дня мы возвращаемся домой с Прошей без Катьки. Мы проходим мимо ее дома, и я стараюсь смотреть только вперед.

На четвертый день мы зашли–таки к нашим. Настояла Ольга. Она встретила днем Алика и пообещала, что придет на Поляну.

«Картошка» уже «варилась», и мы встаем з круг. Мяч летит ровно. Описывает дугу. Надо ударить по его упругому телу резко, чтобы он отскочил от «картошки», тогда можно ударить еще раз. «Картошке» здорово достается, но ее можно спасти, поймав посланный для удара мяч.

Ольга не. умеет бить. Она мажет даже тогда, когда мяч идет, как говорится, под руку. И, виновато улыбнувшись, присоединяется к сгрудившейся в кучу «картошке».

И тогда мажу я. Вернее, стараюсь промазать, чтобы сесть рядом с Ольгой и поймать мяч — «выкопать картошку». Но, как назло, мне мяч не пасуют. Виталик постоянно разыгрывает мяч с Аликом, вернее, дает Алику возможность ударить. Точно, смачно, с налету. И тот бьет, называя это битье «подсыпанием перца». Перчилась в основном Ольгина спина…

Мне удается осуществить свои замыслы только после того, как мяч попал к Катьке. Она, как и прежде, перебрасывала мяч мне под удар.

Пробираться домой стараюсь бесшумно, хотя знаю, что тетка не спит: в ее комнате горит свет. Она читает. Читает, как всегда, Гюго. Ровный кирпичик книги завернут в истертую и разлохмаченную на сгибах газету. В собрании сочинений все книги одного формата, и обложка переходит по наследству от одного тома к другому.

На веранде, на переливающемся глянцем клеенки столе два смешных холмика — оставленные джиннами тюрбаны. Это укутанные полотенцами кастрюльки.

— Ты хорошо погулял? — слышу я удивительно громкий, хотя и доносящийся из–за стены голос тетушки.

— Угу, — мычу я, торопливо набивая рот теплой картошкой.

— Значит, все нормально?

— Ага…

— Накорми собаку.

— Угу. — Я тороплюсь, чтобы тетушка не спросила еще о чем–нибудь, и поэтому, глотая куски, кричу: — Все очень вкусно, спасибо, я пошел спать, — к, дожевывая кусок хлеба, проскальзываю в свою комнату. Беру со стола книгу и валюсь на кровать. Пытаюсь читать, но букшл склеиваются в бесконечно длинные и уносящиеся вдаль полоски строк. И я вновь иду провожать Ольгу домой. И мы опять говорим и говорим, но теперь больше я…