Яан Кросс - Полет на месте

«Вы–то, конечно, не виноваты в нашем промедлении…»

Тут открылась дверь, и в кабинет заглянула хозяйка. Хозяин представил: «Моя жена, Элла…»

Улло сказал: «Я знаю госпожу. Десять лет назад госпожа замещала нашего учителя истории у Викмана. Две недели. Когда у господина Тиймуса было воспаление легких… Госпожа рассказывала нам о Комитете спасения и Временном правительстве…»

Хозяин сказал: «Вот господин Паэранд принес мне приглашение на завтрашнее собрание правительства…»

«Ну что ж, надо идти…» — произнесла хозяйка твердо и в то же время чуть испуганно.

«Надо идти…» — повторил хозяин. Немного строптиво и, как показалось Улло, почти с радостью. Во всяком случае, так, что Улло внимательно посмотрел господину адвокату в глаза. И глядел бы гораздо дольше, если бы знал, что через два месяца Великий Постановщик — История — бросит этого маленького министра под колеса большой сталинской молотилки и изберет его через несколько лет тем человеком, который станет там, под колесами, читать своему соседу по нарам, «предателю родины», капитану артиллерийских войск Солженицыну курс, посвященный гражданской демократии.

Успешно начатый, но не совсем, кажется, доведенный до конца урок.

Повторяю вновь: я ведь толком не знаю, что еще делал Улло в те дни. Во всяком случае, от его тонких намеков у меня осталось впечатление, что на собрании (или по меньшей мере на фоне его), состоявшемся следующим утром, он как–то фигурировал.

Собрание это проходило в здании Эстонского земельного банка, и условное название кафе «Красная башня» как раз и означало этот дом. Ибо башня если и не красная, то в красно–серую полоску на этом доме имелась. И по крайней мере одно красное пятно в прошлом — тоже: в 1918‑м в течение нескольких месяцев здесь располагался штаб красных воинских частей. Собрание же, о котором шла речь, проходило в 44‑м, разумеется, не по следам этой традиции. А в силу того, что Тиф в тридцатых годах был юрисконсультом Земельного банка, позднее, кажется, одним из его директоров, и занимал в здании банка прекрасный кабинет. А также при надобности пользовался залом заседаний банковского совета. Как, например, 19 сентября утром.

Я не знаю, находился ли Улло в зале на собрании. Если он там и присутствовал, то, скорее, в первой его половине, во время совместного заседания Национального комитета и правительства. Вряд ли он остался после того, как Национальный комитет сложил с себя полномочия и передал их правительству, которое провело свое первое собрание без посторонних. Во всяком случае, я помню слова Улло:

«Я выглянул из окна, что на южной стороне зала. Прямо напротив — старая часть Эстонского банка, ты, конечно, помнишь. И ощутил: надо же, как тесно сопрягаются все наши варианты, как странно они складываются — физически, пространственно, исторически, морально. Там же, шагах в пятидесяти, в 1918‑м была провозглашена Эстонская Республика. И на следующий день вошли немцы. Сейчас мы снова провозглашаем республику. И я боюсь, что через день, послезавтра, здесь будут русские. Немцы в свое время пришли на девять месяцев. На какое время придут послезавтра русские?!. Дай–то Бог, чтобы не на более длительный срок?!. Но неужели они все–таки?..»

И затем, покуда первые озабоченные участники входили в зал, Улло там, у этого окна, подумал, по крайней мере мне представляется, что подумал, потому что не мог не подумать:

«Я не верю, что это у них получится. Но мне кажется, — хотя от этого в той или иной степени зависят судьбы тысяч людей, — есть одно более важное обстоятельство, гораздо более важное, нежели их поражение или победа: и это обстоятельство заключается в том, что они совершают попытку». Не исключено даже, что Улло, глядя из одного здания, вписывающегося в историю, на другое, уже в историю вписавшееся, размышлял: «Должно быть, в этой жизни все вообще так устроено, что дорога, по которой мы пытаемся идти, гораздо важнее пункта, которого мы достигнем на избранном нами пути…»

Один из очевидцев когда–то мне рассказывал (и это мог быть один из двух: либо бывший госсекретарь Хельмут Маанди во время нашей единственной встречи в Стокгольме в октябре 1990‑го, либо Улло в течение сорока лет, миновавших после тех сентябрьских дней) о печальном выступлении военного министра Холберга на первом заседании правительства 19 сентября 1944‑го. Хотя не исключено, что это случилось на втором заседании уже на следующий день.

Там часами расспрашивали высоких военачальников (Майде, Синку и пр.) о возможностях противостояния русским, которые вчера прорвали оборону на Синих горах и продвигались по Нарвскому шоссе на запад. У всех выступавших были какие–то предположения, может быть безнадежные, но тем не менее высказанные с надеждой. Пока не взял слово военный министр:

«Я слушаю вас, господа, и диву даюсь вашим прожектерским настроениям. Или вашей неосведомленности. Уж не знаю, чего там больше. Я сейчас прямо с Вышгорода. Прямо из комиссариата. Сопротивление признано безнадежным. Комиссариат сжигает во дворце бумаги. Соодла отправил своих офицеров домой паковать вещи и сам в данный момент занимается тем же самым. И я пойду делать то же самое, чтобы успеть на корабль, отплывающий завтра в Данциг. Что и вам советую». Холберг постоял мгновение молча — маленький тучный человек, глаза на бледном квадратном лице почти закрыты, и черная щетка усиков строптиво топорщится. Он постоял мгновение перед десятком онемевших людей с застывшими лицами и покинул зал.

Я представляю, что после этого — и сие нам тоже известно по записям Хельмута Маанди — Тиф взял на себя обязанности военного министра. Кто–то выразил сомнение, не должно ли правительство согласовать этот вопрос с Улуотсом, на что Тиф сказал: конечно, это было бы естественно, но, к сожалению, невозможно. Почему? Потому что Улуотс сегодня рано утром покинул страну. Некоторые министры воскликнули:

«Как так?! Он же наш континуитет!»

И Тиф ответил: «Именно поэтому. Если с кем–то из нас что–нибудь случится, правопреемственность не нарушится. Если же с профессором Улуотсом что–нибудь случилось бы, континуитет был бы непоправимо прерван. — И затем добавил, понизив голос: — Кроме того — некоторые из вас, возможно, не знают, — Улуотс очень серьезно болен. У него рак желудка. Так что тем более…»

У меня, разумеется, весьма смутное представление, что там дальше произошло. Но что мне Улло точно рассказал — или, скажем, о чем упомянул, — что тогда приняли решение опубликовать «Государственный вестник» номер 1, в который вошли бы список состава правительства плюс некоторые постановления. Маанди получил задание его напечатать и хотел взять с собой Клесмента, чтобы тот при необходимости решил, так сказать, на месте, то есть в типографии, вопросы, если они возникнут. Но Клесмент (известный как человек, не любящий себя затруднять) пробурчал: