Яан Кросс - Полет на месте

«Послушайте, какие там могут возникнуть редакционные вопросы? Наборщик спросит, как пишется «республика» в словосочетании «Эстонская Республика», с большой или с маленькой буквы. Я думаю, с большой. Но не уверен. Такие вещи лучше знает этот самый — где он там — Паэранд из Госканцелярии, которого я к вам посылал…»

И вот этот Паэранд уже шел или, вернее, мчался (ибо низкорослый Маанди почти бежал впереди него) по площади Виру. В том же направлении, частично параллельно им, двигалась в порт колонна грузовиков с парусиновым верхом, за рулем немцы в сине–серых шинелях. Со стороны старой пожарки высыпала гурьба молодых горожан с обувными коробками, по четыре–шесть коробок под мышками: где–то там была открыта, или — бог знает — вскрыта, или даже взломана дверь обувного магазина, и, должно быть, на дележ добычи слетелись любители поживы. Где–то в порту прозвучали короткие пулеметные очереди.

У главных ворот типографии на Нарвском шоссе никакой охраны не было. И они — Маанди впереди, Улло позади — торопливо вошли в ворота. Во время бомбежки в трех- или четырехэтажное здание конторы попала бомба, и оно сгорело с одной стороны, так что руководству пришлось перебраться в соседнее промышленное здание, принадлежавшее, как выяснилось, табачной фабрике. За ней находился небольшой каменный дом, может быть, ее северная пристройка или крыло. Они не то обошли эту фабрику, не то прошли ее насквозь, бог их знает. Фабрика уже давно из–за нехватки сырья работала в половину своей мощности, а неделю назад полностью стала. Маанди разыскал кособокого человека в старомодных очках с овальными стеклами и проволочной оправой, с рыжим пучком усов. Тот поспешил вместе с ними в домик за фабрикой. В кармане синего фартука у него были ключи от этого дома.

И вот они в крошечной типографии табачной фабрики, перед ними посреди помещения электрический печатный станок размером с небольшой секретер, наборный стол и полки для литер. Вокруг, вдоль стен, фанерные коробки с этикетками табачных изделий фабрики. У передней стенки в открытых коробках, где врассыпную, где крошечными стопками этикетки лилового «Каравана», бежевой «Марет» и сине–черно–белого «Ахто».

Рыжеусый встал за наборный стол и за десять минут набрал и сделал стопку оттисков с листка, извлеченного из портфеля Маанди: «Государственный вестник» номер 1, 19 сентября 1944 года. Декрет Улуотса о формировании правительства в таком–то составе. Плюс девять правительственных постановлений о назначениях высших чинов: полковника Майде — главнокомандующим вооруженными силами, Оскара Густавсона — государственным инспектором etc. Плюс сообщение о том, что правительство в вышеупомянутом составе присягнуло на вступление в должность премьер–министру, исполняющему обязанности президента Республики.

Улло спросил: «Где была принята эта присяга?..»

Маанди глянул через плечо на рыжеусого печатника и тихо сказал: «В палате Центральной больницы. Вчера вечером…»

И Улло подумал: что же это было? Знак того, что Случай, Судьба или Бог хочет все–таки сохранить преемственность восстанавливаемого государства через тонкое, как волосок, нервное волоконце одной умирающей души? Или знак того, что Смерть вот–вот окончательно уничтожит эту преемственность?.. Затем рыжеусый позвал Улло на помощь, и они перетащили откуда–то из стенного шкафа на большой стол рядом с печатным станом бумагу, кстати, весьма хорошую, французскую.

Много позже Улло со слов Маанди рассказал мне следующее: в этикеточной типографии хранился некоторый запас этой бумаги. Она была закуплена для типографии на бумажном складе из старых запасов какими–то предусмотрительными людьми в год правления советской власти. Этикетки печатали здесь на гораздо более дешевой и плохой бумаге. В хороших магазинах еще оставался качественный товар, но уже ясно было, что он — например эта французская бумага — в ближайшее время в здешних краях больше не появится. Так что бумагу купили, но типография до поры до времени не находила ей применения. Пока Национальный комитет ранней весной 44‑го не преуспел настолько, что начал изыскивать возможности для печатания своих листовок. И члены Комитета, которые входили также в руководство ЭТК, решили, что табачная типография вполне для этого подходит. И не ошиблись. Но в первую очередь вовсе не потому, как считали Рейго и другие, что она достаточно мала и неприметна из–за выпускаемой продукции, чтобы, по крайней мере на первых порах, вызвать какие–то подозрения. Рейго приказал для печатания таких важных бумаг, какими были, по его убеждению, тексты Национального комитета, пустить в ход французскую бумагу. Когда первые листовки были готовы и распространены, они, конечно же, попали в СД и вызвали там изрядный переполох.

Тут же в нескольких крупных типографиях появились молодые господа в черных кожаных пальто и произвели обыск, кажется, в типографиях «Ээсти сына» или «Ваба маа» и «Юхистёэ», но, разумеется, ничего не нашли. После чего обыски прекратились. И не по причине халатности СД или его национальной лояльности, а благодаря профессионализму его сотрудников. Профессионалы СД решили — такую высококачественную бумагу, на которой напечатаны подстрекательства так называемого Национального комитета Эстонской Республики, здесь уже не достать. Следовательно, листовки напечатаны за границей. Такое решение в значительной степени облегчило Комитету изготовление очередных публикаций.

Печатный станок гудел и стучал уже полтора часа, и несколько сот экземпляров «Государственного вестника» лежали в жестяном ящике рядом со станком, когда зазвонил телефон. Улло поднял трубку. На другом конце Клесмент сказал:

«Ульрих, передай секретарю, пусть он возьмет нужные пачки сигарет и организует их отправку. А ты быстро возвращайся в кафе. Ясно?»

«Ясно! — ответил Улло с каким–то ребяческим задором. — Я тоже суну пачку–другую в карман. В самый раз будет подымить после обеда за кофе».

Рыжеусый нашел в типографии старый фибровый чемодан (между прочим, изделие той самой чемоданной мастерской ЭТК, которое в дальнейшем, когда круг замкнется, мы еще припомним), в нем Улло доставил в Земельный банк сотни две свежих номеров «Государственного вестника», на стол премьер–министру.

Я не знаю, что делал Улло в последующие часы. После обеда состоялось очередное заседание правительства, и хотя он, разумеется, не принимал в нем участия, однако находился где–то неподалеку. Потому что от кого же еще, как не от него самого, мне известно: время от времени Маанди выходил из зала и посылал кого–нибудь, например солдата из караула, с заданием правительства. Время от времени в зал заседания из коридора вызывали ожидающих людей. Каких–то офицеров из JR 200 37, у одного рука на перевязи, вчера отступал от русских в направлении Пуурманна или Поркуни; каких–то телеграфистов в финских и немецких мундирах, а также в мундирах Омакайтсе. Не промелькнули ли там — так что Улло их заметил, а они его нет — однокашники его Хеллат 38 и Йыги 39, связные между финской разведкой и немцами, которые в действительности выполняли задания Национального комитета и занимались правительственными делами… Затем туда заскочил капитан Талпак, прибывший из Финляндии вслед за JR 200 и которого немцы грозились арестовать. Через десять минут он вышел в коридор с приказом о присвоении ему звания майора и назначении комендантом Таллинна. Там же, на месте, он прихватил с собой прапорщика из правительственного караула, чтобы тот следовал за ним в качестве адъютанта. Ибо ему, как коменданту города, нужно сформировать боевую единицу все равно из кого, из людей JR, из легионеров, парней Вермахта, Омакайтсе — из всех, кто попадется под руку, для поддержания порядка в городе. Когда вечером начались столкновения с немцами, Улло раза два из разговоров в коридоре, из распахнувшейся в зал заседания двери услышал вопрос: «А где в данный момент находится Питка?!.»