Борис Кригер - Кружение над бездной

Однако сегодня у Герберта не было настроения бороться с гололедом. Он выдал дочери пятьдесят долларов на такси туда и обратно. Это было совершено глупой в экономическом плане затеей, поскольку Энжеле в магазине платили только десять долларов в час, и ехала она работать как раз на пять часов.

— Какая разница. Всё, что связано либо с ней, либо с Альбертом — сплошная глупость или безумие. Чего ей не работалось в нашем бизнесе, где она за два дня в неделю получала в четыре раза больше, чем в магазине за пять дней работы? — привычно проворчал Герберт.

Энжела не слышала этих замечаний. Она продолжала ходить по комнатам и вопрошать, что ей делать, «не тратить же пятьдесят долларов на такси!» Казалось, она посоветовалась даже с собаками и котом.

Джейк порывался вызволить машину из ледяного плена, но Герберт раздраженно его остановил и еще раз доступно объяснил, почему он не хочет, сэкономив пятьдесят долларов на такси, потерять автомобиль ценой в пятьдесят тысяч (машина у Адлеров была хорошая, новый джип «хайлендер»).

На дворе стояла талая суббота, и несмотря на то, что Герберт предупредил прихожан, что рождественская служба будет завтра, в воскресенье (так постановил отец Матвей — и не по новому и не по старому стилю, а как ему было удобно), Адлеры опасались, что кто–нибудь все–таки приедет, потому что все привыкли, что в их домашней Преображенской церкви службы совершаются по субботам в десять утра.

— Ну, приедут, я облачусь в подрясник и прочитаю часы, — успокаивал не в меру суетливую с утра супругу Герберт. — Нельзя сказать, что наша церковь приносит только хлопоты. Радость всё же тоже имеется и производит свое неприметное действие на нас и наши души. А как иначе? Без радости никак нельзя! Так что ты не суетись! Ведь если кто–то стучится к нам в дверь, чтобы помолиться Богу, значит, Бог присутствует в нашем доме. А разве это не радость?

И действительно, выглянув в окно, чета Адлеров заметила, что в хвост их застрявшей в начале дорожки машине пристроился повидавший виды белый фольцваген–фургон. Герберт схватил свой подрясник, и уже было нарядился, как оказалось, что в этом нет надобности. Приехал мужчина, который помогал Эльзе петь в хоре, иногда состоящем из нее самой и этого мужчины… Он, не предупреждая, решил порепетировать, чем и вызвал небольшой переполох. Певчие отправились к роялю. Герберт вышел с подрясником в руках, поздоровался и не без приветливой учтивости спросил:

— Вы, собственно, желаете помолиться или порепетировать? Маму вашу не привезли? Как ее здоровье?

Его смутило то, что мужчина был одет в черный костюм, белую рубашку и галстук. В таком виде он обычно появлялся только на литургии.

— Не беспокойтесь. Я без мамы. Мы просто порепетируем.

Герберт кротко улыбнулся и удалился. Ему стало немного обидно. Хотелось почитать часы, но делать это только для себя было неловко. Он пробовал одно время вести по возможности суточный круг богослужений, доступных ему по чину, но вскоре бросил, потому что никто из домашних к нему не присоединялся. Конечно, Герберт понимал, что он молится не для себя самого, а для Бога, но что поделаешь, люди, начавшие молиться в зрелом возрасте, с трудом привыкают к этому занятию.

После почти бессонной ночи Герберта клонило в сон. Он прилег не раздеваясь на кровать и принялся смотреть на внезапно осунувшийся снег в окне. Его мысли вторили капели, которая занялась с первыми лучами солнца. Постукивание капель талой воды отдавалось морзянкой у него в голове…

«Как же мне не писать? — размышлял он, — Если мы уйдем, не оставив после себя ни наших мыслей, ни наших сомнений, — считай, это поколение отжило напрасно. Пусть не для Бога. Для него все живы. Напрасно и без пользы для других людей! Сколько было за всю историю таких безмолвных поколений? Стоит нам замолчать хоть на минуту, и наше место тотчас же займут шуты в колпаках с бубенчиками, приписав нашей эпохе очередное шутовское название и искаженный смысл. Ведь нет совершенно бессмысленных эпох, как не существует совершенно лишенных смысла человеческих жизней! А какой смысл, скажем, в жизни Андрея Виригина? Он обязательно есть, просто не очевиден ни окружающим, ни уж тем паче ему самому. Но смысл должен быть. По крайней мере, этот смысл ведом Богу. И нам нельзя молчать. Ведь мы были на этой земле, существовали, страдали… и наши живые голоса нужнее, чем нудные лекции плохих профессоров истории, склонных описывать любовные похождения лидеров наций да кровавые стычки на стыке времен, а не тайный смысл наших жизней, которого для истории словно бы не существует.

Не важно, что по большей части то, что мы пишем, останется неосознанным, более того, непонятым не только другими, но и нами самими. Понимание не так уж важно… Ведь бывает, что слово понято неверно, а смысл уловлен даже больший, чем в него, в это слово, был вложен. Похожую историю, вполне реальную, рассказывал митрополит Антоний Сурожский: «Иногда люди даже умиляются такими вещами, которых нет в богослужении; люди превратно понимают слова, хотя до них все равно кое–что доходит. Помню старушку, которая мне говорила: «Как замечательно, что в православии всякая тварь Божия как бы держится перед лицом Божиим, — я всегда плачу, плачу, когда поют: «Господи, воззвах к Тебе, я крокодила пред Тобою …», когда священник на самом деле произносил: «Господи возвах к Тебе, услыши мя… Да ся исправит молитва моя, яко кадило пред Тобою». Она умилялась, потому что чувствовала: вот, всякая тварь, и животные тут, и я тут… Она умилялась вполне справедливо, то есть я хочу сказать, что ничего плохого в этом не было, она уносилась душой к Богу, но, конечно, не на том основании, которое ей давала Церковь».

Конечно, нелегко говорить и тем более писать, когда повсеместно поношения всякие претерпеваешь. Не успеешь рта отверзнуть, как тебе уже и про обоссаный матрац, и про быдлохуя пишут. Но ведь так и должно быть. Что же, если бы на месте хулителя был сущий бес, то он поступал бы иначе? Разве что, может быть, не так явно выражался бы, чтобы его не уличили и не разоблачили. Зачем Андрюша так меня поносит? От скуки, видимо, а может, для удовольствия… С расчетом или без расчета. Какая разница? Когда мерилом всего является человек, а не Бог, в мире вообще отсутствует какая бы то ни было правда. Каждый волен судить на свой вкус, и таким образом человеческие законы — всего лишь выражение главенствующих тенденций… Победят на выборах людоеды — будем есть друг друга на совершенно законном основании. В том–то и дело, что гуманизм да демократия не являются достаточно прочной защитой от людоедства. Вера — является. Не пошлая политизированная религия, а именно искренняя вера. Как я наслаждаюсь красотой и стройностью Евангелия, так Андрюша наслаждается грязными откровениями его босса — окаянного беса… А я что, святой? Во мне мой собственный бес сидит и его бесу непрестанно подмигивает. Так и живем мы со своими бесами во гнев себе и Богу — вот и всё. Ведь есть же те, кто молится страстно, а иные не знают этой потребности… Хотя что есть страсть? Разве не от страсти мы пытаемся избавиться, молясь?