Эльдар Ахадов - Северные рассказы и повести

За спиной уже полторы сотни километров темноты и снега, впереди — не меньше. И тут, как обычно, начались мелкие неприятности. В кабине погас свет: то ли проводка, то ли что… Некогда смотреть, мы и так уже все сроки просрочили, люди ждут. Вездеходные фары–то вперёд светят, значит можно идти. Идем…

Но чтобы сверяться с направлением в приборе, теперь приходится постоянно держать включенной подсветку экрана, поэтому батарейки навигатора начинают очень быстро садиться. Что делать? В кабине–то темно. А ночь вокруг — полярная! Тут, увы и через месяц светлее не станет… Выйти из вездехода и пользоваться светом от фар? Во–первых, по сугробам не набегаешься, быстро завязнешь, а во–вторых — на таком морозе с ветром достаточно велик риск ещё скорее околеть от холода. Но если батарейки окончательно выйдут из строя, то мы просто не выполним задания и не доедем никуда. То есть, освещать ими экран навигатора уже точно нельзя. Я приуныл. Не спичками же светить! Тут любые спички кончатся. А впереди — бескрайняя суровая тундра!

И в эту минуту смекалистый вездеходчик подает мне зажигалку с безделицей–подсветкой. Всю оставшуюся дорогу подсветка от зажигалки была нашей путеводной звездой! Я освещал ею экран навигатора и корректировал движение нашей машины. И мы дошли до конца целыми и невредимыми. И задание своё выполнили. Через несколько дней по проложенному нами пути пошли колонны с грузами и людьми в обе стороны. Тундра ожила.

А «виной» всему — вот эта самая старая потёртая «безделица», которую, снял я сейчас с её почетной книжной полки и держу в ладони, разглядываю и опять улыбаюсь, припоминая ту недавнюю ещё, но уже — историю… Это её слабенький «потешный» свет перетянул в сторону жизни в те самые часы, когда всё висело на волоске…

А ведь такое, наверное, не только вещей касается, но и с людьми происходит: иной раз не обращают внимания на человека, кажется он многим вокруг никчемным, даже недотёпой каким–то… Но вдруг наступает минута, когда именно от этого маленького человечка, от «недотёпы никудышного» зависит всё вокруг. И сияет он тихим светом, как может, озаряя собой тьму вокруг, и спасает всем своим существом вроде бы чужих, вчера ещё никак не замечавших его людей. Но нет в нем в эти мгновения никакой обиды, как нет, оказывается, и никого дороже и ближе, чем они, просто потому что и он — человек, и они — люди. И всем надо — жить.

Нет у меня денег, Петрович, нету! Заказчики не перевели до сих пор, вот судиться с ними буду, через арбитраж деньги выбивать. Знаю, что у тебя коллектив, что людям зарплату платить нечем, а что я могу сделать, если мне денег на контору не перевели? Что ты мне коллективом потрясаешь? У тебя коллектив, а у меня только вывеска, бухгалтер да секретарша? Ошибаешься, друг, у меня тут ещё и родственников полно работает. Все по домам сидят, у всех семьи, все есть–пить хотят, а я всю эту ораву у себя устроил, ой, не наступай ты мне на больную мозоль, а!

Ну, если ты так быстро хочешь расчет получить по нашему субподрядному договору, если невтерпеж тебе ещё годик–два всего подождать, то, давай, я с тобой рассчитаюсь имуществом. Как это: «нет у тебя ничего»: Обижаешь. Ошибаешься, братишка, есть. Нет, нет не стульями, не столом рассчитываться предлагаю, отнюдь. Ты сейчас услышишь — так с ума сойдешь от радости.

Вот смотри, тут ксерокопии документов, подлинники, ты уж извини, в банке храню. Не будешь смотреть — на словах сказать? Хорошо. Так вот: я тебе официально в первый и единственный раз предлагаю в счет уплаты долгов перед твоим предприятием реальную вещь — скважину! Да, газовая. И нефтяная тоже, и газоконденсатная тоже. Там всё есть. Вся таблица Менделеева, как говорится. Для себя брал, тебе отдаю, вот такой я человек, братан, немеркантильный, как ты тут часто выражаешься. Забирай, качай, получай свои нефтедоллары, грабитель. А мне ничего не надо. Да, для себя берег на черный день, но раз уж ты такой, раз у тебя коллектив — бери, братан! Я обойдусь! Долг превыше всего! Ты меня знаешь!

Так Сергеич передал Петровичу целую кипу бумаг про скважину. Для изучения вопроса. На прощанье он объяснил, что ему отдало эту скважину тоже за долги одно геологоразведочное предприятие, у которого в связи с кризисом–шмизисом кончилось финансирование. Почему он сам нефть–газ из неё до сих пор не качает? А всё очень даже просто. Скважина пробурена и законсервирована, геологи ведь сами ничего не добывают, они только исследуют недра в пользу государства и науки. Чтобы ввести скважину в эксплуатацию нужно её расконсервировать, мало того, чтобы добыча была прибыльной, нужно вокруг нее набурить таких скважин многие десятки. А это всё деньги. И очень немалые. Это уже целое НГДУ (нефтегазодобывающее управление) получается. Средств таких у Сергеича нет, и не предвидится, и связей в верхах, чтобы гигантские кредиты пробить — тоже нет, а делиться прибылью с кем попало — он не хотел. Вот и берег скважину «на черный день», так сказать…

В руках у Петровича, который всю жизнь занимался дорогами и в добыче полезных ископаемых, честно говоря, мало что смыслил, оказались копии геологических отчетов и документов о принадлежности скважины. По документам всё сходилось. Петрович заволновался от свалившегося на него счастья, ибо хотя денег у него и не было, но связи–то были: слава Господу Богу, всю жизнь на северах проработал. Вот уже и пенсия на носу.

Жил Петрович в своей северной квартире бобылём, дети выросли и разлетелись, а жена, не дожидаясь его выхода на пенсию, который уже вот–вот, уехала жить на юга. Впрочем, перезванивались они каждый день.

Вечером после ужина и до самого сна он всё перебирал бумаги, вчитываясь в малопонятные термины и показатели. Много ли нужно человеку на старости лет? Обеспеченное завтра, довольные всем дети и внуки. Вот и всё.

В последние годы ему изрядно поднадоела его дорожно–строительная деятельность, поскольку конкуренция была большая, заказов не так уж много, а на тех, которые все–таки удавалось правдами и неправдами урвать для своей фирмы, никак не получалось толком заработать. Вечно какие–то прохиндеи сначала обещали горы золотые, а после исполнения договора из них приходилось каждую честно заработанную копейку чуть ли не клещами вырывать. Иногда это удавалось, иногда и вовсе нет, но даже когда и удавалось: потерянное на ожидании денег время напрочь съедало всю прибыль и экономию. Ложка в этом мире дорога всегда к обеду, а не к позднему ужину да ещё года через три после обещанного обеда. Начал Петрович всё больше задумываться о душе, в церковь ходить, причащаться у батюшки, в грехах своих ему раскаиваться. Впрочем, матерился он в миру по старинной своей привычке так же, как и раньше, но теперь не забывал тут же и покаяться в содеянном, крестясь на ходу. «Ах, ты… твою мать! Господи, прости мою душу грешную!» — примерно так это звучало в его рабочем кабинете изо дня в день.