Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

Мне не нравилась Чмутовская шутка про пиписечки, такие шутки смешили меня в пять лет. Но строгая шейка Марины… ее стоячий воротничок… блокнот и руки прилежной ученицы… Это английский. Это просто английский. Пусть будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает.

Мистер Пьюбис наконец догадался, о чем речь, и выкрутился, как сумел: рассказал детям про Урана и Гею, про отрезанные гениталии и оплодотворение Земли. Он размахивал энциклопедией, бормоча про секс и духовность.

— И когда у девочек уже начались менструации, а у мальчиков поллюции…

Едва дождавшись перемены, подростки ринулись из класса. Мы с Мариной остались на местах, Чмутов закружил рядом.

— Ну, что, матушка? Вот ведь как быват.

— Нам звонила твоя знакомая. Эта модель, — упрекнула Марина.

— Красивая девка. Ты никак ревнуешь?

Марина дернула плечиком. Чмутов встрепенулся.

— Маринушка, ты какой год замужем? Давно пора друг другу–то изменять.

— Ну, тут мы не найдем общий язык, — она уверенно улыбнулась.

Чмутов поскучнел и ушел курить.

Второй час был гораздо интереснее. Учитель кланялся в пояс, махал руками и стучал указкой. Говорил он только на английском, объяснял происхождение слов, заставлял искать рифмы, синонимы, подбирать звуковые ассоциации. В радости хлопал себя по лбу, в отчаянии опрокидывал стулья. Он знакомил с каждым новым словом, давал с ним подружиться, подергать за хвост и поссориться. Теперь я завидовала детям. Я хотела бы так учить язык или чтоб дочь моя так учила. Бог с ними, с шутками про мистера Пьюбиса, мне всегда хотелось учить язык…

— Ну, что — спросила я у своей Зойки по окончании представления, — будем переходить?

Она замешкалась.

— Надо еще посмотреть.

— Конечно, конечно, — замахал руками директор, — приходите, смотрите, сколько хочется.

Я поняла, что он любит, когда смотрят. Мимо проплывал Чмутов, остановился рядом с Мариной, провел ладонью по волосам, завел глаза и произнес грудным голосом, перевоплощаясь в гогеновскую таитянку:

— А-а, ты ревнуешь…

И мне вдруг захотелось быть на месте Марины. Захотелось свойских отношений с этим похабником из пионерского лагеря. Чтобы можно было болтать о чем угодно, забегать на запретную территорию, дразнить друг друга, обижать и осаживать. Чтоб в родительский день вдруг покраснеть: «Вот этот, этот — наш барабанщик». А потом терзаться, грустить в темноте, выбирать его в «ручеек» и пропускать белый танец. И прощаться, — на костре! — и обмениваться адресами. «Мама, я взяла его адрес». — В десять лет с мамой так легко! — «Зачем?» Соврать, если не понимает: «Напишу письмо». Да мама, ни зачем, а чтоб взять у него адрес ! Чтоб екнуло в груди, чтоб перед сном улыбаться и чтоб было это ни зачем не нужно . Чтоб сейчас, тридцать лет спустя, достать в памяти из–под стопки учебников мятую бумажку: «Коммунистическая, 218, кв.3…» Мне не нравилась своя оболочка благопристойной сорокалетней дамы.

Следующий день был моим днем рождения. Я приняла экзамен у двоечников, забежала к Зое и опять попала на английский.

— Простите, — чинно обратился Чмутов ко мне, — вы второй день здесь присутствуете, вы тоже английский преподаете или…

Он говорил спокойно, не интонируя, как человек, умеющий обращаться с дамой в пиджаке.

— Нет–нет, моя дочь собирается в эту школу. Мы приглядываемся.

— А, пожалуйста, пожалуйста.

После урока он быстро вышел, тут же вернулся и упал передо мной на колени.

— Извини, матушка, не признал! Ты, оказывается, Ленюшки Горинского жена, — он поднес к губам мою руку, поднял брови, завел ко лбу глаза, он прямо–таки вылез из своих глаз, заглядывая в мои! — Ленюшка–то мне с книжкой помог, я ему в предисловии благодарность отписал. Книжка выйдет, так подпишу, подарю, — он поднялся с колен. — Чудеса, да, Иринушка?

— У меня сегодня день рождения.

— Поздравляю, матушка, поздравляю, — он говорил мягко, густо, обволакивая. Выбежали первоклассники, Чмутов пошел собирать сынка. Я заглянула к ним в раздевалку.

— Говоришь, я Ленюшки Горинского жена? А еще–то я кто?

— Хочешь, чтоб узнал? — он глянул сухо, серьезно.

— Да, хочу.

— Ну, ладно. Еще спознаемся.

Через пять минут заехал Леня. Вслед выскочил мистер Дон Кихот:

— Как, уже уходите?!

— Да, у меня сегодня день рождения.

— И вы потратили его, чтоб наблюдать наше безобразие?! Вам понравилось? Вы слышали Танины стихи? Гениально, совершенно гениально! А про свободу, про философию щуки, вы заметили этот подтекст? — он подносил свои длинные пальцы к глазам, томно щурился. — Вы почувствуйте, как это тонко: чтобы щука исполняла желания, ее надо отпустить. Гениально…

Зоя с Леней уже сидели в машине, я оставалась на улице, Пьюбис, ссутулившись, жестикулировал на крыльце. Он казался мне гигантским морским коньком, и я вдруг вспомнила, когда в последний раз фаршировала рыбу. С головой в магазине была только мойва — я скрестила рыночную щуку с безголовым магазинным судаком, а гости гадали, как лучше назвать гибрида: щу–дак или су–ка?

Теперь мы не собираемся дома, одной готовить неинтересно, а Леня… Позавчера он спросил, перекрикивая свой утренний фен:

— Так ты решила что–то по пятнице?!

— По какой еще пятнице?!

— У тебя же в пятницу день рождения?!

Я обиженно промолчала, и вот подарок — он бросил свои дела:

— Поехали в «Таинственный остров»!

«Таинственный остров» открылся недавно, это модно и дорого, там должны быть аттракционы… Мне хочется позвать гостей. Заезжаем за Лелей

в садик, отменяем Машины курсы, звоним Майорову: «Бери Рому с Мариной». Он отказывается — как всегда! Я выхватываю у Лени трубку:

— Андрей, ну что тебе стоит! Там французская кухня. Аттракционы…

— Ирин, считай, что у меня социофобия. Я ботинок своих в чужой прихожей стесняюсь.

— Там не надо снимать ботинки, Андрей! Сорвись спонтанно, хоть раз сорвись!

— У меня только–только башка прошла, я картинку начал рисовать. Три вечера субфебрильная температура…

Это все. Субфебрильная температура Майорова — приговор любому празднику.

Мы подъезжаем, читаем вывеску, с недоверием дергаем стильные ручки, убеждаемся, что сегодня днем «Таинственный остров» закрыт. Я посылаю Лене взгляд стоило ли так упрашивать Майорова . Лелька хнычет, мы отправляемся в помпезный «Белый пароход», у нас есть один гость, водитель Толик.

В огромном зале с позолоченной лепниной нет никого, только пальмы и попугаи. Толик, не притрагиваясь к меню, бросает Лене: «Как всегда». Наша Маша, претендентка на медаль, не успевает изучить даже закуски, когда появляется официант. Зоя с Лелей доверчиво смотрят на папу. Мы осторожно пьем холодные соки, долго ждем, испуганно поглощаем дорогую еду. Шутим вполголоса, за окнами тихо: пруд во льду и морозный белый день. Толик подходит к официанту: «Слышь, друг, сделай музыку». Приносят магнитолу, мы танцуем: я с Леней, Толик с Машей, потом меняемся. Леля с Зоей приникли к клетке с попугаями. Я делаю вид, что веселюсь, хлопаю, топаю, но огня не хватает, не хватает гостей, заинтересованных глаз, не хватает шампанского, мне нельзя пить — я лечусь у гомеопата.