Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Мама, учись!

Зойка врывается в наш кружок, показывает движения, к ним бы длинные ноги — как раз такие, как у нее. Я не могу повторить за Зоей, я не люблю сумерки. Леня не любит быстрых танцев. Мы выходим. Толик, пытаясь меня развлечь, запевает:

— Мы, шофера третьего класса! — и выруливает по синусоиде. — А поехали смотреть, как взлетают самолеты?

Я думала, это шутка, но Толик мчит в аэропорт. Как это Ленька согласился? Темнота, огоньки, заснеженные елки. Настроение, будто куда–то улетаешь. Я и правда улетаю через два дня. Толик травит свои байки таксиста. Огибает аэропорт, останавливается, вспоминает, как возил сюда подружек. Пикантности пропевает в нос, мол, ты–то понимаешь. Сзади не слышат, им тесно и жарко, девочки в шубах, а у Ленечки габариты. Зоя с Лелькой пищат и дерутся. Мы видим неподалеку самолетик, но не знаем, будет ли он взлетать. Вдруг замечаем: поехал, поехал… Замолкаем, затихаем, следим. Как шестиглавая кошка, в двенадцать глаз… Стоп. Стоит. Кажется, пошевелился. Давай, лети! Развернулся. Куда ты? Куда–а–а?!! Он стремительно разбежался и улетел прочь и в ночь.

— Дядя То–о–оля, вы говорили, они над машиной взлетают!

— Ну откуда я знаю, раньше взлетали… Девчонки визжали неимоверно. Просто со страшной силой!

Лене не терпится:

— Але, девушка, сейчас самолет куда улетел? На Кишинев? А следующий во сколько, не подскажете? Вот спасибо… Следующий на Иркутск, — объявляет Леня, будто это имеет значение. Зоя воодушевляется.

— Где Иркутск? Мама, не делай такие глаза! Где Иркутск? Он полетит в другую сторону?

— Сомневаюсь. Ленька, почему они тебе отвечают? Я вечно звоню–звоню, а они «тяф!» и бросят трубку. И дозвонился ты в момент.

— Мама, глупенькая, мы же рядом, — встревает Лелька. Леня подмигивает.

— Ты не то спрашиваешь. Слышала, как надо? Куда улетел? Когда следующий…

— А–а–а-а-а!!!!!!

Все кричат, спасая перепонки. Он пролетел прямо над нами, было видно все брюхо. Это было… это было даже неприлично. Он подкрался откуда–то сзади и промчался ровнехонько над машиной, и шасси видны, и хвост, и подхвостье, и какие–то отверстия, и этот грохот… Нас тряхнуло. Но он не взмыл — он сел и покатился.

— Дядя Толя, здесь садятся самолеты! Здесь садятся, садятся! Не взлетают!!!

Перед сном мне позвонил Чмутов.

— Иринушка, я тебя снова поздравляю. Я вспомнил, ты же математик, ты закончила МГУ! — он наверняка спросил у Майорова. — Математик — это хорошо… У меня про числа есть текст в «Урале». Славный текст, на него был отзыв в «Новом мире».

— Дашь почитать? — я тут же сделала стойку.

— Конечно, дам. Правда, для математика столь высокого ранга… — он сразу признал мои козыри. — А сколько тебе исполнилось?

— Не скажу. Очень много, — мне не хотелось его отпугивать.

— Сколько все–таки?

— Сорок.

— Подумаешь. И жене моей сорок. Значит, ты Водолей. А по году…

— Я соврала. Сорок два на самом деле.

— Господи, Иринушка, кто знат, о чем женщина думат! А я со всякими женщинами дружу. И пятидесяти, и шестидесяти лет…

Я вспомнила поэтессу в кинотеатре. Хорошо, что он сказал дружу , а не у меня были женщины . Назавтра он передал мне текст про числа. Допустим, у меня было тринадцать женщин , тут же вычитала я, столько–то блондинок, столько–то брюнеток, шатенок и одна рыжая. Рыжую, его первую жену, я знала. Через остальной текст мне пришлось продираться. Это была затянувшаяся медитация над числами, рефлексия по поводу ощущений, знакомых всякому, кто погружался в мир формул. Кто рвался вперед — так, что трещали извилины, кто чувствовал, как нарастает сопротивление, и замедлялся, подтягивал снаряжение, осторожно двигался наугад, покрасневшими глазами замечая потайные приметы: сочетания крючков на бумаге и загадочные знаки повседневной, повсенощной жизни. Когда уже и отсвет лампы, и партнер в постели кажутся символами, когда голова гудит, словно болит, словно думает, а не больно и мыслей нет, и ни на минуту нет расслабления, и кажется, уже сходишь с ума, но вдруг всплываешь, хватаешь зрачками солнце, а в руке бьет хвостом золотая рыбка. Чмутов был заворожен, был увлечен числами, он набрел на кольцо вычетов по модулю девять, но не мог этого осознать, и кружил, кружил, приписывал девятке мистические свойства, обнаруживая скрытый смысл и в сроках вынашивания младенца, и в экстремальных штормовых баллах. Поначалу текст сверкал, радужно переливался, но к концу стал аморфным и вялым, растекся медузой на песке.

Я когда–то сама попала в девятку . Мучаясь с Зойкой над таблицей умножения, вдруг увидела, что на девять можно умножить на пальцах. Я даже подпрыгнула, когда это увидела! Я просто гений! Мне хотелось просветить весь мир. Еще радуясь, я вдруг осознала, что метод должен быть давно известен — за тыщи–то лет существования математики! Он почему–то не встретился мне в детстве… Через полгода он мне встретился — в Зойкиной «Развивающей тетради».

Я подошла в школе к Чмутову, чтоб объяснить про кольцо вычетов. Он отмахнулся, мол, числа — пройденный этап, но девятка, конечно, девятка — да, девятка — мистический символ.

— Игорь, хочешь, покажу свое открытие?

— Как не хотеть, ласточка.

Мы стояли с ним у окна. Я растопырила пальцы на подоконнике, на ногтях лак с мерцающими блестками, дорогой маникюр из дорогого салона, все еще аккуратный, не облупившийся со дня рождения. Вдруг застеснялась:

— Лак яркий, мешает.

— Да я к ногтям равнодушен, Иринушка. Валяй, показывай, не стесняйся.

— Лучше давай на твоих. Загибай любой палец. Номер пальца — число, на которое ты хочешь умножить.

Но он не хотел умножить, он боялся… Он боялся. И этот тоже?.. Через день я улетела в Москву.

Я разыскала в Москве дочку друга, который шагнул с балкона. Когда–то мы жили в общежитии, мне было двадцать три, Жене — четыре, она каталась на трехколесном велосипеде по коридорам МГУ и казалась мне большой избалованной девочкой. Мы с Леней водили ее в зоопарк, была весна, цвели яблони, Леня снимал нас на кинокамеру. Мила, Женина мама, смеялась: «Будем смотреть кино и вспоминать, что у Горинских не было детей и они брали напрокат нашу Женечку».

Теперь Женя мыкалась в Москве без прописки и собиралась к маме в Израиль на п. м.ж. Мне было жаль, что она уезжает. Мы договорились по телефону встретиться в Пушкинском на выставке. Я решила сперва занять очередь, подошла к темноволосой девушке в белой шапочке: «Вы — последняя?» Она обернулась — мы узнали друг друга в тот же миг. Не знаю, что увидела перед собой Женя, я увидела ту же девочку, те же мягкие карие глаза, точеный профиль, те же смуглые щеки. Когда–то в детстве она преобразилась, давным–давно, когда сменились молочные зубки и верхние два выросли крупными, как у зайца. То ли эти зубки теперь выровнялись, то ли Женя сама вдруг выросла вокруг них, но она выглядела совсем как раньше, когда мне, а не ей было двадцать три.