Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

Я заверила Ларису, что никому не скажу. Да и не смогу. Леня слушать не захочет, побрезгует. На Чмутова и глаз не смогу поднять. Звоню Майорову, у него занято. Начинаю мыть пол. Две недели, как домработница в отпуске, полтора месяца, как хозяйка стала писательницей. Вот уж кто хотел понравиться Чмутову… Что ж он нас с Фаиной не свалил в эту кучу? Ну, про Лизу он точно врет, Лиза к Леньке за деньгами на монастырь приходила. Эльвире дай бог со своим мужем разобраться. А Лера… Да это что ж такое?? Что они делают? О чем я думаю?! Так нельзя! Звоню Майорову. Занято. А я Ларисе обещала? Ладно, Майорову можно, он наш домашний божок, он будет нем, как рыба, даже Марине не скажет. Занято. Черт! Наверное, я не должна. Набираю Леру:

— Игорь ушел?.. Повесть?.. Надо же, я и забыла… Скажешь–скажешь, ты же эксперт, говорят, у тебя был роман со студентом.

— Ну, я не знаю, Ириночка, можно ли это считать романом. Мальчик ходил за мной по пятам, Петину коляску заносил, сидел ночами у нас на кухне, но мне казалось, что он голубой. Для филологических мальчиков это естественно — гомосексуализм или геронтофилия.

Я жалуюсь на Чмутова. Как с ним общаться? Тоталитарные отношения. Ни свободы флирта, ни свободы слова. Декларированные свободы под неусыпным оком жены. Лера возражает:

— Делай, что хочешь. Репрессий же нет.

— А муки совести? Тебе Ларису не жалко?

— Мне? Ничуть. Мою семью никто не жалел.

Впервые я слушаю ее историю. Спектакль начинают три пары. Художница из Питера на сцене не появляется, но к ней уезжает, оставив сына и жену–красавицу, молодой кинорежиссер и там, в Питере, снимает фильмы про брата . На красавице, жене режиссера, женится журналист, они уезжают в Москву, и там журналист становится «директором постмодернизма». Оставленная жена московского критика, неряха и распустеха, пытается отравить газом себя и двух дочерей. Их спасают. На ней женится Лерин муж. Лера остается с разбитым сердцем, маленьким сыном и без денег.

Я очень долго молчу. Потом спохватываюсь:

— Лера… Это же пьеса!

— Что, пробрало?

— Лера, это драматургический материал. Давай, пьесу напишем! Мне говорят, пиши пьесы, раз уж ты любишь писать речь, пиши пьесы, а у меня ни одной подходящей истории нет… Погоди–ка. Ты не сказала, при чем тут Чмутов!

— Ну, как же, он и водил ко мне шутников, был режиссером. Устраивал праздники, с которых люди уходят, держась за сердце. Он–то был свободен. Когда Гордеев ушел, у Игоря с Ларисой как раз любовь началась. Погоди, Ириночка, я закурю… Я пришла к Игорю, — он меня на порог не пустил: «Жена недавно из роддома». Мой дом разрушил, а свой закрыл.

Я тут же предлагаю:

— Давай, я сделаю фантик, а ты конфетку. Например, так. Елена, жена бизнесмена, знакомится… с одним дизайнером. Он творческий человек, он ее заинтересовал. Но у дизайнера есть знакомая, художница…

— Настя.

— Чмутов Елене намекает, что у него роман с Настей…

Напряжение в трубке. Уже можно и затянуться, и выпустить дым.

— Ириночка, он что, намекает, что у нас с ним роман?

— Не совсем, он же любит туман напускать…

Лера долго молчит. Вдруг вспоминает:

— Ириночка, Ватолин искал Ленин факс. Я посоветовала, спроси у Фаины, он отвечает, не могу. Угадай, почему. Но тебе это не понравится.

— Да легко. Потому что Фаина — Ленькина любовница, он это от Чмутова узнал…

— Точно.

— Бедный Ленька! Все из–за меня. Ладно, хоть Фаинке какой–то навар. Лера, но ты–то Ватолину объяснила, что Фаина — моя любовница?

На следующий день я сажусь за пьесу. Бабушка к приезду девчонок печет хлеб, мне приходится следить за духовкой. Если не справлюсь, квартира наполнится гарью и газом. Чмутов с порога кричит:

— Это что, хлебом пахнет? Фантастика! Этот запах… чувствуешь? Будто купол… Девяносто два года, господи! Где ж силы взять на такую жизнь?

Он трезв, но взбудоражен сильней обычного, даже щеки горят. Он говорит о своем отце, говорит что–то сердитое, я почти не слушаю, потом спрашиваю:

— Игорь, за что ты сердишься на отца?

— А ты подумай, Иринушка, человек прожил жизнь и вообще ни о чем не задумался! Ни разу. Писатель, журналист… Говорит, ты зачем мне рассказываешь, что наркотики принимаешь, мухоморы ешь, пьешь мочу. Я отвечаю, да просто, чтоб ты знал. Ты вот зачем из Германии приехал и пишешь про то, где был, куда ходил? Ты думаешь, это кому–нибудь интересно? Кстати, я знаю, Иринушка, что ты знаешь про нас с Лерой. Мне Лариса сказала.

Вот черт! Вот откуда эта его лихорадочность . Он сидит, я стою.

— Мы с Ларисонькой хотим тебя в гости пригласить. Она прочитала твою повесть, ей очень понравилось, на самом деле понравилось, знаешь, это так трогательно, она сегодня с утра, лежа в кровати, перечитывала, — он смакует звуки, как Пьюбис. — Одним словом, мы хотим устроить прием в твою честь. В силу наших возможностей, конечно.

Я польщена и… рассержена.

— Игорь, зачем ты мне про Леру такое говоришь?

— Дак я же, Иринушка, правил своих ни для кого не меняю, я и Ларисе все рассказываю.

— Ларисе! Ларисе ты рассказываешь, чтоб она за тебя держалась крепче, а мне?.. Ты что, защищаешься от меня, Игорь?

— Да кто ты такая, чтоб от тебя защищаться? Что ты сделать мне можешь?

— Ну, мало ли… — усмехаюсь. — Влюбиться в тебя могу.

— Влюбиться? — он от души вздыхает. — Иринушка, мне кажется, ты все время меня за нос водишь… У нас ведь последний урок? Не одолжишь ли ты мне денег? На неизвестный срок. Меня тут с переводами кинули.

Я провожаю Чмутова и выгуливаю Диггера. Конец августа. В воздухе легкая прохлада, стойкая влажность. Я помню в августе не небо и не листья, я помню всегда этот воздух, чуть грустный, тревожащий. Папа покупал роскошный букет, похожий на маленькую пирамидальную клумбу: по краю львиный зев бордового бархата, как кресла в оперном, за ним простодушные астры и напыщенный георгин, а в центре блистательный гладиолус. Букет папа приносил еще в августе, а уже завтра был сентябрь и новая парта с потеками краски под крышкой, с застывшими зелеными каплями: если отколупнешь, испачкаешь белый фартук.

Цветаева пишет, что в любви для нее существуют лишь двое, она и ее любовь, а третий — объект любви — лишний… Кончилось лето, кончилась смена в пионерлагере. Можно взять адрес и прийти в гости, да мы вообще в одной школе! — но даже в десять лет понимаешь: лето кончилось…

— Игорь!

— Что? Что с тобой, Иринушка?

— У нас сейчас выпускной бал — на английских курсах.

— Выпускной бал? Ты так это чувствуешь?

— Да — несмотря на все твои кувырки. В музыкалке на выпускном я любила даже Ципору Израилевну, сольфеджистку. А в школе? Кто–то плакал, кто–то напился, кто–то кого–то обманывал, кто–то был счастлив. Давай прощаться.