Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Ну, если хочешь, подтяни по английскому Зою.

— Иринушка! Ты опять предлагаешь мне работу?

Леню пригласили на конференцию в Англию, мы поехали вдвоем. В настоящий замок, серый на зеленом. С парком, тучками овец на холмах, лошадьми на огороженных лужайках и кроликами на тропинках. Со сценами охоты на деревянных резных панелях. В комнате по ночам скрипел шкаф, из высоких окон видна была церковь с покосившимися могильными плитами. Я сумела разобрать надпись, выбитую на церковной стене: «Здесь покоится прах леди… родившей своему мужу досточтимому сэру… и умершей в 16… году». Леди прожила 34 года. Мы пробыли в замке четыре дня, но я успела многое. Поднялась на гору, закрывающую горизонт, увидела туман над морем. Спустилась в городок, увитый плющом и цветами. На тропинке, ведущей в замок, я приметила, как жирный кот — без сапог — тащил в зубах бездыханного кролика.

Участники конференции были радостно говорливы, практикуясь в русском. Француз рассказывал, как занимался бизнесом в Харькове и ему мешали гарны дивчины и таможня. Вздыхал, узнав, что нас поселили в замке:

— Я на этой конференции пятый раз и каждый раз живу с извозчиками!

Пожилая русская переводчица как–то особо старомодно выговаривала слово «счастье». Она настаивала, что ее родители не эмигранты: «Их выгнали с Родины огнем и мечом!»

— Сама я впервые увидела Россию в дни фестиваля молодежи и студентов. Мы ехали на поезде, и на всех станциях нас встречали крестьяне. С таким дружелюбием, с таким любопытством… Им хотелось поприветствовать своих бывших помещиков.

Сам собой образовался кружок выпускников МГУ. Я загордилась, когда московский вундеркинд вытянулся передо мной во фрунт:

— Мехмат? Факультет не для слабонервных. Первое место по числу самоубийц и сумасшедших!

А нежнейший пожилой швед, узнав, что Леня пишет стихи, просил прочесть:

— Поверьте, я немного разбираюсь, я написал диссертацию по Боратынскому. Я жил в МГУ, в зоне «В». И знаете, я даже был в студсовете!

Все участники из России читали один боевик. Повсюду. В библиотеке среди позолоченных фолиантов. В оранжерейке, пропахшей пряностями. На лужайке — за белыми пластмассовыми столиками. Книги в свирепой обложке привезла автор, веснушчатая журналистка. Она была моложе нас, не пила вина, бегала по утрам и на ночь ела только овощи. А всего–то лишь год назад у меня был единственный знакомый писатель, Родионов, я все еще помнила рассказ о придуманной рыбке… Я пыталась расспросить Юлию, как пишутся боевики, но разговаривать со мной ей было неинтересно. Кричали чайки, мы ковыляли босиком по пляжу в Брайтоне, ступни противились гальке, а она выпытывала Леню о заводах, акциях и вооруженных захватах.

Боевик читали с увлечением и с увлечением критиковали.

— У вас герои пьют крепк ое шотландск ое виски, — дама так выделяла окончания, что Юля догадалась:

— Виски мужского рода? Это что! У меня в прошлом романе герой заходит в пятиэтажку и поднимается на седьмой этаж.

Политгеограф, профессор из МГУ, вынув из папочки свой экземпляр, с закладками, с пометками на полях, усадил автора у камина:

— Смотрите–ка, у вас тут написано, что в Домодедово ледок, а буквально на следующей странице, что в Москве уже лужи. А состояние почвы за городом?!

На банкете подавали бифштекс величиной с кирпич, мы едва успели с ним управиться и уехали, ничуть не сожалея о суфле — выпускники советских детских садиков… Мы спешили повидаться с моей сестрой. Лариса работала на новом месте и жаловалась на нового начальника:

— Стив так робеет при моем появлении, чуть в компьютер не залезает, чтоб не здороваться! Мне кажется, у него энурез.

Мы привезли в подарок Чмутову футболку с сортирным лозунгом и трусы со схемой лондонского метро. Я не застала в Свердловске соавтора: Лера брела по Испании тропой католических паломников. Не смея и не умея писать без нее «ее» сцены, я написала финал, где Дизайнер устраивал бунт с разрушением интерьера, я закончила свою часть и оказалась вне текста.

Жизнь перешла на зимнее время — без зимних радостей. Подступил ноябрь.

Маша приносила с конюшни плохие вести. Девочки были в больнице, Маратке при них лечили зубы, он говорить не мог, молча плакал, — девочки так и не узнали почему. Леня вновь звонил медицинскому начальству, Лене вновь сказали: мальчик тяжелый, пролежит очень долго, но спустя неделю его вдруг выписали. А еще через два дня Маша вынула из–за зеркала желтый квадратик: «Халлиулин Марат, 9‑я горбольница». Молча бросила в мусорное ведро… Мальчик умер.

Я решила отвлечься, пожить в каникулы с детьми на даче и пригласила Чмутовых:

— Возьмите что–нибудь из постельного, не очень нужное, чтоб не таскать каждый раз.

Лариса, сославшись на нездоровье, отправила Игоря с детьми. Она не могла бы поступить остроумней, чтоб досадить другой женщине . Во время прогулки с небес обрушились снег с дождем, Игорь ушел за водкой, у Лели заболел живот, а Чмутов–младший зачерпнул полный сапожок грязи. Несмотря на то, что нас было пятеро, невеселая наша процессия напоминала «Тройку» Перова: я волокла через лужи Лелю, Зоя Мишу, старший братец справлялся сам. Я злилась, что Зоя жалеет не Лелю, а мальчика с пискляво пронзительным голосом. В довершенье всего Диггер вывалялся в навозе. Я пригрозила:

— Мишенька, если ты еще сорок раз позовешь Диггера, я тебя накажу! — Мальчик глянул удивленно, испуганно. Глазки у него были Ларисины, золотого бархата, и мне стало стыдно: наверное, за этот голос его хвалят в музыкальной школе. — Ты любишь петь?

— Он хорошо поет, — похвастал старший.

Зато плохо ест. Я не могла дождаться, когда Игорь уложит своих детей, но мальчики кувыркались на диванах до часу ночи, пока не погас камин. Я вспомнила замечательную историю и хотела хоть ненадолго вернуть ушедшее лето, но Игорь, перекрывая детский шум, читал мне вслух переводную прозу из «Урала». Утром он удивился:

— Ты делаешь омлет без муки?

Собирая вещи, спросил, где оставить пододеяльники, но я замотала головой:

— Увози–увози! Бог знает, когда еще соберетесь…

— А почему твою повесть взяли: потому что понравилась или потому что ты чья–то жена? — спросила Людочка из института на Ковалевской. — Тебе надо было посылать текст под псевдонимом!

И редактор предлагала псевдоним, но Коляда удивился:

— Зачем? Всегда найдется тот, кто что–то скажет.

Я обрадовалась, мне хотелось, чтобы все знали, кто написал мою повесть. Я похвасталась родным, друзьям, знакомым и стала ждать одиннадцатого номера, в надежде, что хоть раз мой свердловский ноябрь обернется радостью. Но послабления не вышло.