Марина Голубицкая - Вот и вся любовь

…На уроке по «Господам Головлевым» обсуждалось их любимое семейное предание — как маменька «весь аукцион перерезала». Е. Н. сказала, а я запомнила:

— Это так важно, о чем в семье говорят. Люди стремятся к благополучию, духовная жизнь откладывается. Вот переедут, отремонтируют квартиру, детей выучат музыке… а сами потом. Потом не бывает. Никогда не бывает.

Она рассказывала о персонаже Ремарка, русском эмигранте в Париже.

— У него на чердаке были цветы. Роскошные. Все плохонькое, человек бедствовал, а цветы необыкновенные. Человеку необходима роскошь. Хотя бы в чем–то одном… — И забывала в школе букеты, которые мы дарили ей в День учителя.

О любви она говорила свободно. Герой «Битвы в пути» взял за плечи женщину — взял случайно, но вдруг почувствовал, что не хочется убирать руки.

— А любви без этого не бывает, без физического, телесного ощущения, что человек свой, родной…

Мы удивлялись, почему Варе нравится Мечик, а не Морозка, мы громили «Разгром» Фадеева, Е. Н. защищалась:

— Но ведь Мечик — тонкая натура…

Класс спорил до хрипоты: тонкая натура — у верных бойцов революции. От этих слов она сникала, хваталась за голову, начинала вмиг как–то вянуть, и вдруг легко, в несколько фраз, опрокидывала все наши доводы. Мы понимали, это она для полемики, даст поспорить и скажет разгадку, это что–то вроде Левушкиных задачек: у предателя — тонкие чувства?! Его может предпочесть простая девушка?.. Прозвенел звонок, но она так и не раскрыла секрета.

Она никогда не говорила нам о себе, ни разу не сказала «в наше время» или «а я во время войны…», хотя мы проходили и ее времена. Конечно, мы кое–что о ней знали. Мать Коваленко работала с ее мужем, — муж был старше на двадцать восемь лет! Профессор, психолог, мировое светило. Вольф Соломонович Берлин. Я решила в свои пятнадцать, что она потому и не красится, потому так странно стрижется, чтобы сгладить разницу в возрасте.

…Тема Джульетты светлая, а вокруг нравы грубые. Парни во время танца заглядывают девушкам под юбки, те раздвигают ноги, парни заглядывают между ног. Между ног ! — так и сказала, при всем классе, я чуть не провалилась со стыда. Мама считала, что чистота — это неведение. Мама объяснила, что дети рождаются через пуп, и я верила маме до десятого класса, а отношения сдерживала угрозой: «Если что, мне придется повеситься… Не применять же нам противозачаточные средства!» Длинное слово, вычитанное в журнале «Здоровье», казалось пределом пошлости.

Мы поссорились после летних каникул. Наверное, не надо было расставаться. Он уехал в лагерь комсомольского актива проявлять свои лидерские наклонности. Я с родней на челябинские озера: ловить раков и читать «Иудейскую войну». Через месяц мы собирались в водный поход, но в лагере его наградили путевкой в «Орленок», а меня — несбывшимися надеждами: в поход я отправилась без него…

После «Орленка» он три дня не звонил. Что чувствует женщина, когда три дня не звонит любимый? Наверное, то же, что и девчонка в шестнадцать лет. Сердце запараллеливается на телефон, разрываясь чужими звонками. После выяснилось, что прямо с вокзала родители увезли его на дачу. После выяснилось. Но я примерила на себя разлуку.

Леня вернулся, травмированный успехом, привез медали — за бальные танцы, спорт, КВН. Девочки из разных городов писали моему мальчику письма. Мы поссорились и помирились, но я не радовалась его успехам. В классе был другой стиль: математика, физика, олимпиады. Я собралась на мехмат МГУ, а у него игрушечные медали и письма влюбленных девочек! Я его даже не ревновала, просто не принимала эту жизнь, прожитую без меня. Пожимала плечами и уходила с Левушкой, уже студентом: он помогал мне готовиться в МГУ.

— Иринка, что такое с вами? С тобой и с Леней?

Как она заметила? Пытаюсь что–то объяснить. У Е. Н. «дыра», я пропускаю физику. Она слушает серьезней, чем обычно.

— Постарайся понять, хотя я скажу что–то странное. Мне кажется, что все евреи — эгоцентрики.

— Я не знаю такого слова…

— Постарайся узнать. Они воспринимают мир только через себя. И боль его, и радость. Их можно принимать или нет, ломать бессмысленно.

Но моя баба Тася учит перевоспитывать! И кавалеров, и мужей.

— Постарайся понять, Иринка. Это такая боль, когда рвутся связи. Сразу рвется так много, по живому…

Говорят, своего мужа она увела из семьи, — наверное, было как–то иначе… Звонок. Я спешу на вторую физику.

— Где ты была? — он рисует в тетради бочки–домики.

— С Еленой болтала… Что за домики? Вы в таких жили? А потолок там был круглый? А пол?

Господи, как он обрадовался! Принялся рассказывать про «Орленок», про бочки… Я, делая вид, что интересуюсь, наверстывала пропущенную физику. Все стало, как раньше, как в первые дни…

— Я уж думал, конец. Мы расстанемся.

— Ты представил себя с другой?

— Нет, конечно! Я решил, что никогда не женюсь.

Дома читаю: «Эгоцентризм — крайняя форма эгоизма». Нет, не правда: это что–то другое.

— Так ты — медалистка! — уличал кто–нибудь из новых знакомых.

И я добросовестно объясняла про недописанное сочинение, про то, как Елена Николаевна сражалась за мою пятерку в облоно — вплоть до самого выпускного: на город дали двадцать медалей, пять ушло в нашу школу, моя бы стала шестой, но я не закончила сочинение… Сколько училось со мной в МГУ медалистов и таких, как я, не дописавших, не дорешивших или промахнувшихся с одной запятой! Кто мешал мне врать: «да, медалистка» — или кратко отвечать: «не получилось» — ведь не осталось ни обиды, ни досады. Неприятность забылась в хлопотах — о платье, цветах, прическе. На выпускном я выбежала на сцену: благодарить учителей, Елену Николаевну первой, хотя она и не пришла. «Вы так беззаветно… Вы столько нам дали…»

Через три дня я уже ехала в Москву за новой жизнью.

Неожиданно и Елена начала новую жизнь — уволилась из физ. — мат. школы, ушла в вечернюю… Мы приходили к ней в гости без звонка:

— Как вы там можете?

Как вы можете?! После нас?!

— Ой, что вы, у меня есть такие девочки, в вязаных носках, настоящих, деревенских. И все со своей судьбой.

— А материал?! Как вы проходите с ними материал ?

Наш материал! Безухова и Болконского, Раскольникова и Свидригайлова — как проходить их в школе рабочей молодежи?

— Да я сегодня внуку Феденьке читала: вот хороший мальчик, вот плохой, это белое, это черное, — я и с вами так же работала.

Мы пили чай с каким–то печеньем. Она не отличалась хлебосольством, попросту не замечала еды, а два арбуза, что мы принесли, поставила, словно вазы, на пианино. В следующий раз показывала нам желуди, привезенные из Ялты, мы смеялись, не наши ли арбузы так высохли. Уже уходили, когда она сказала — скороговоркой: