Вадим Тарасенко - Спасите наши души

Сергей сделал паузу и взглянул на притихшую напротив девушку. И продолжил:

— Вот так, Господь, если захочет, может смирить гордыню человека и показать ему кто есть он и кто он по сравнению с Богом.

— А что было дальше? — еле слышно спросила Инна.

— Стою я и чувствую — еще мгновение, другое и не выдержу я, опущу руки и погибнет Коленька — маленький, туповатенький, но все же человек. И неожиданно для себя я взмолился в голос: «Да помоги же, Господи», и обессилено, стирая своим лицом грязь с Колькиных сапог, я стал опускаться на колени — сил держать его тело уже не было. И тут сверху, едва я успел взмолиться, раздался треск. Что–то с силой толкнуло меня, сбило с ног и, падая, я обо что–то ударился головой… Очнулся я от непереносимой вони — упав на землю я прямо попал в кучи дерьма, возведенные здесь многими ленивыми поколениями солдат и еще оттого, что кто–то отчаянно меня трясет за грудь. Открыл глаза — надо мной на коленях, с петлей на шее и оборванной веревкой стоит Коля Самойлов, трясет меня за грудки и, рыдая, причитает: «Сережка, да очнись же, Сережа». Увидев, что я открыл глаза, он радостно вскрикнул и зарыдал во весь голос. Слезы полились и у меня. Мы долго вместе плакали. Не знаю, сколько прошло тогда времени. Потом мы встали, обнялись и пошли в казарму — в дерьме, в моче, в расхристанных шинелях, но с какой–то умиротворяющей, покойной мелодией в душе.

— И после этого ты поверил в Бога, — спросила девушка.

— Ты права. Тогда, дойдя до кровати, под удивленные взгляды и шуточки сослуживцев, я заснул мертвецким сном. Мне тогда ничего не приснилось — никаких вещих снов, чьих–то голосов, ничего. Но утром я проснулся совершенно другим человеком. И это я понял сразу. Вернее не понял — почувствовал. Какое–то спокойствие наступило в душе, какая–то умиротворенность.

— А потом?

— Потом? Потом я понял, что значит быть отщепенцем, ведь после этого вечера я стал защищать этого маленького человечка. Понял, что значит выпасть из своего клана.

— Из своей стаи, — добавила Инна.

Сергей пристально посмотрел в глаза девушки:

— Можно и так сказать.

Чуть–чуть отпив сока, он продолжил:

— Нет, меня не били. Во–первых, потому что меня Бог силушкой не обидел, а во–вторых, люди все же не до конца очерствели, чувство совести и стыда у них теплилось. А я, до недавних пор, все–таки был у них товарищем. Но всем своим видом мои сослуживцы показывали мне свое презрение. Со мной не разговаривали, демонстративно не садились рядом за обеденный стол, и я стал сидеть рядом с первогодками. И в увольнительные я теперь тоже с ними ходил. Но… но ничего не могло нарушить ту мелодию, которая зазвучала у меня в душе в тот переломный вечер. И вот, наконец, дембель. И я, к ужасу своих родителей, подаю документы в Одесскую духовную семинарию и поступаю в нее.

— Ну и как в семинарии? — девушка облокотилась на стол, по–детски подперев голову руками.

— А в семинарии, в принципе, как и в мирской жизни. Те же грехи, те же страсти. Если честно сказать, то к концу учебы, я даже немного разочаровался.

— В Боге?

— Нет, в семинарии.

— Почему?

— По–моему, в ней главным был не Бог, а главным было заучивание учения о Боге в православной интерпретации. Но если Бог — это создатель и защитник мира от Хаоса, то Ему главное, что бы люди верили в него и любили его, и жили по его заповедям. А как крестятся, как ему молятся, как выполняют, придуманные людьми ритуалы — это не суть важно.

— А когда ты повстречал Таню? — неожиданно задала вопрос Инна.

Сергей на мгновение задумался о чем–то своем, а затем сказал:

— Летом, на каникулах, перед последним курсом, я приехал к себе домой, навестить родителей. Вон там мы и повстречались. Он, замолчал, потом печально улыбнулся:

— Она же у меня сирота… была.

— Сирота?

— Да, ее родители одновременно погибли в автокатастрофе, когда ей было шестнадцать лет. Они в другом селе жили, рядом с моим. А в моем селе ее тетка жила. Ну и после того как это случилось, она перебралась к ней жить. Не захотела оставаться в родном селе. Те каникулы для меня пролетели как один день. А когда я закончил семинарию, мы обвенчались.

— И тебя сразу направили сюда?

— Нет, что ты. Сначала я был направлен в одну сельскую церквушку в Кировоградской области. И только через год сюда. За меня походатайствовал сам ректор моей семинарии.

— И за что же тебе такое внимание? — девушка лукаво улыбнулась.

— Ему очень понравилась моя работа, которую я написал на последнем курсе. Называлась она: «Эволюция отношения людей к Христу в ходе развития цивилизации» Он мне даже остаться в семинарии предлагал.

— Чего ж ты не остался.

— Не знаю, — пожал плечами Сергей, не тянуло.

— А после твоего общения с Богом, в твоих глазах не изменился Его образ.

Сергей задумчиво посмотрел на девушку, отпил сока:

— Да, и очень.

— Ого.

— Раньше для меня Бог представлялся в виде мудрого учителя, который бесконечно любит своих учеников, но может и наказать нерадивых. А сейчас он в моем представлении, скорее умный, справедливый руководитель, который любит и уважает своих подчиненных, но и умеет строго спросить. И наказать может, если нарушаешь установленные им правила. Для него мы, люди, самый дорогой, самый любимый, самый эффективный Его инструмент. Инструмент для выполнения Главной Задачи — спасти Вселенную. И Он этот инструмент совершенствует, следит за ним. Если нужно, что–то изменит в нем, если появилась на нем ржавчина или он притупился — безжалостно на наждачном круге истории снимает старый, отживший свое слой, только красные, кровавые искры сыпятся.

— Учитель, как–то звучит теплее, чем руководитель.

— Но руководитель намного больше имеет возможности корректировать поведение своих подчиненных, его приказы обязательны для выполнения. Да и дать он им может намного больше, чем учитель.

Инна задумчиво крутила стакан в руках. Потом подняла глаза на Сергея:

— И все–таки к Богу ты пришел не по нужде или, скажем так, почти не по нужде.

— Что–то я не пойму тебя, — Сергей вопросительно посмотрел на девушку.

— Ну, знаешь, как часто бывает — заболел человек смертельной болезнью. Врачи от него отказались, а умирать то страшно. И тут он, естественно, вспоминает про Бога с его всемогуществом, ну и загробную жизнь человек тоже имеет в виду. Ведь умереть, умереть навсегда , ой как не хочется.

— Я понял. Ты права, к сожалению, для многих Бог — своего рода последний–препоследний запасной парашют в том прыжке, который называется жизнь. Когда основной парашют то ли не раскроется, то ли порвется, человек рвет кольцо этого парашюта, — сказал Сергей и тут же вспомнил сбившегося с пути и сейчас вроде бы только–только нащупывающего дорогу Льва Матвеева.