Вадим Тарасенко - Спасите наши души

«Порядок, — подумал Князев, минут через двадцать пять после этого разговора, садясь за руль «Опеля», — вполне нормальный деловой человек, этот Иван Сидорович. А теперь в милицию, узнать, где живут эти родственнички погребенных».

Он быстро вновь разыскал милицейского капитана Мирзоева, тот позвонил в паспортный стол и через полчаса все необходимые сведения уже были получены.

— Только вот с этим, как его, Николаевым — прочел на бумаге необходимую фамилию капитан милиции, — не совсем хорошо получается.

— Что значит не совсем хорошо. Ты че, Олег?

— Да нету у этого Николаева родственников в этом городе.

— А где они?

— А хрен их знает. Специально искать надо.

— Отпадает. Времени нет, ладно, как нибудь прорвемся. Ну, пока. Спасибо за помощь, — Коля пожал руку капитана и неожиданно озорно добавил, — моя милиция меня бережет.

Милиция на такой выпад не отреагировала.

Еще полчаса спустя он с тремя братками в уютном, небольшом баре обсуждал дальнейший план действий, кроме них там никого не было, на двери бара, заботливой рукой его хозяина, была повешена табличка: «Закрыто».

— Так, ребятки, вот вам каждому по адресу, — Коля дал двоим сидящим по бумажке. — Это родственники тех, кто похоронен там, где будет лежать Гриша. Ваша задача договориться с ними о перезахоронении их близких. За это им пообещайте штуку баксов. Только поторгуйтесь. Может и на меньшую сумму согласятся. Мощи их родственников, чай не святые. Разрешение обязательно необходимо оформить у нотариуса. Если что — звоните. А я к попу — договорюсь об отпевании. Все. По коням.

— Коля, а мне что делать? — спросил его третий, оставшийся за столом.

— А мы с тобой, Толя, поедем к попу договариваться на счет отпевания. Но сначала позвоним к нему домой, договоримся о встрече. Ты у меня будешь за адъютанта — вдруг послать мне тебя куда придется, — с этими словами Коля по мобильнику стал набирать номер телефона священника, который, как и адрес узнал у капитана, когда разыскивал адреса родственников похороненных на возвышенности. Телефон священника долго не отвечал, наконец раздался щелчок:

— Да, — тихо, устало прозвучал мужской голос.

— Сергей Владимирович?

— Да, — все также устало раздалось из трубки. — Кто со мной говорит?

— Я Николай Князев. Вы меня не знаете. Но мне с Вами необходимо срочно встретиться.

— Зачем?

«Да что он накануне вагон с углем разгрузил — еле языком ворочает»

— Видите ли, у меня сегодня брат погиб, и я бы хотел, чтобы Вы отпели его.

— Не могу.

«У попа голос, будто у него брат умер, а не у меня. И выдергивается не понятно почему. Цену набивает Христов служитель»:

— Почему? Я хорошо вам заплачу, Сергей Владимирович.

— У меня сегодня ночью умерла жена, так что извините, но не могу.

И не дожидаясь Колиного ответа, в трубке зазвучали сигналы отбоя.

— Черт, — чертыхнулся рэкетир и посмотрел на сидящего Толю, — у него жена сегодня умерла, черт». И про себя зло добавил: «Христов служитель, служитель хренов».

— Ничего не попишешь, придется обойтись без отпевания, — подал голос Толя.

— Заткнись, если я сказал что будет отпевание, значит будет, — Николай стукнул кулаком по столу.

— Да чего ты бушуешь? Ну давай я смотаюсь в какое–нибудь село, оттуда привезу тебе священника.

— Нет, город… все в городе должны знать, что мы своего добьемся несмотря ни на что. Все должны видеть нашу силу, все. Похороны будут по высшему разряду — и гроб у Гришки будет дубовый полированный с позолотой, и колокола будут звонить, и пройдет процессия по центральной улице, и для нас ее перекроют, а до этого почистят, уберут оттуда всю грязь. И поп будет отпевать Гришку, местный поп, а не какой–то там сельский попик. И только так. У нас сила. — Николай набычился и грохнул кулаком по столу, — понял?

— Понял, Коля… Николай Иванович.

Колька покрутил головой, высматривая официантку. Увидев ее, он небрежно махнул ей рукой, подзывая. Та мигом подлетела к нему.

— Бокал мартини.

— Сию минуту Николай Иванович.

Опрокинув принесенный бокал в рот, Князев посмотрел на собеседника:

— Сейчас позвоню одному своему дружку в область. Я его в одном деле здорово выручил. Пусть теперь мне поможет. А у него есть возможность надавить на областных попов. А те надавят на нашего. И будет по–моему. Все будет по–моему. Он снова махнул рукой официантке.

— Еще рюмку.

Смотря вслед удаляющейся официантке, на ее аккуратненький зад, туго обтянутый платьем, рэкетиру неожиданно вспомнилась последняя Гришкина любовница. «А у той зад был покруче, да и вообще та девочка очень хороша». Он вспомнил, как первый раз ее увидел с Гришкой, это было на какой–то вечеринке, вспомнил как неожиданно, дико до потемнения в глазах он возненавидел брата, когда тот, танцуя елозил своими руками по попке той девушки. Что бы хоть как–то сбить злость, дать ей выход он буквально выхватил из комнаты с гостями свою тогдашнюю подружку Алку и, затащив ее в какой то закуток, грубо овладел ею, чуть ли не насилуя. «Раз я принял все его дела, то и баба Гришкина, тоже моя. Все, все будет по–моему», — рэкетир, ухмыляясь, смотрел вслед удалявшейся официантке.

«Так, теперь надо найти номер телефона кореша с Д-ска. С попом–то надо решать», — Николай полез во внутренний карман куртки и вытащил записную книжку. — Так. Как там его фамилия? По–моему Минталашвили. Значит на букву мэ». На букву «мэ» Минталашвили не оказалось. «Ну, дела. А как же я этого грузинчика найду? А черт, точно. Он же у меня на букву гэ, — Князев пролистнул пару страниц. — О, точно. Минталашвили. А зовут Гиви», — рэкетир взял в руки мобильник и стал набирать номер…

Уже спустя некоторое время, после похорон жены, Сергею пришла в голову неожиданная мысль: «А ведь самый страшный миг, связанный со смертью Танюши — это ни тогда, когда ему позвонили из больницы и сказали, что она умерла, и не тогда, когда гроб закрывали крышкой и он понимал, что все — уже никогда он больше не увидит своей Танюши. Самый страшный миг- это когда гроб привезли из морга. Поставили на стол и убрали крышку… И он впервые увидел Танюшино мертвое лицо. Вот тогда, уже не только ум, а и каждая клеточка его организма поняла — Тани больше нет, и никогда не будет. И вот с этого мига, с этого страшного мига Сергей начал жить без нее. Но тогда он этого не знал, не знал, что он уже пережил свой страшный миг. Тогда он просто сел на стул рядом со столом, сгорбился, закрыл глаза и перед ним встало лицо его Танюши. Он увидел ее там, у себя в селе, когда она бежала куда–то с ведром в руке, увидела его, вся вспыхнула, смутилась, вскрикнула по детски «ой» и замерла перед ним. Увидел ее в саду, под старой яблоней, когда он осторожно взял ее лицо в свои руки, притянул к себе и тихо прошептал ей, замершей: «Танюша, я люблю тебя». «Ох», — выдохнула девушка, прежде чем, его губы закрыли ей рот. А потом он увидел ее лицо, почти невидимое в темноте спальни — замершее, напряженное. И сейчас же в его ушах раздался ее сладостно–болезненный вскрик. Вскрик женщины. «Эх, Танечка, Танечка», — и вдруг мужчина осознал, что оглушительного, раздирающего горя он не чувствует. Щемящую грусть, тоску — да, а горя — нет. И тут невольная, циничная мысль пришла ему в голову: «Если Господу понадобилось взять к себе Танюшу, то сделал он максимально щадяще для него. Таня ушла именно в тот момент, когда их любовный бурный поток уже превратился в спокойную равнинную реку, а срастание между ними, которое вырабатывается только годами е щ е не наступило». Злость. Обычная человеческая злость, подспудно копившаяся в нем на протяжении всей болезни Танюши, иногда дававшая себя знать всплесками в мозг: «За что, Господи?», «Чем она перед Тобой провинилась?», «Это же так несправедливо — ведь она еще так молода», прорвало стену подсознания, и властно подмяла под себя его мозг: «И за это благодарить Тебя, Господи? Благодарить за то, что смилостивился над рабом Твоим — забрал его любимую вовремя? Да, благодарить? Что ж, благодарю Тебя, Господи. Делай, что хочешь со мной. Посылай на меня какие хочешь испытания. А я буду как верная собака — как бы ее не наказывал Хозяин, она все равно преданно смотрит ему в глаза и нет в мире счастливей существа, когда Хозяин ласкает ее. Ну, давай же испытывай меня еще. Жену ты у меня отнял. Что там на очереди — моя болезнь, смерть, — и как озарение, как мелодичный звон, — а может любовь…», — вкрадчиво замурлыкал телефон: