Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Вот тут в нем произошла перемена. Просто невероятная. Прежде он был на редкость человечен и, добросовестно выполняя свои обязанности, надеялся, что скоро все это кончится и можно будет вернуться к прежней жизни. Но теперь его глаза, даже его осанка стали другими. Теперь он всегда держался очень прямо и даже выглядел более плотным. Возможно, он надевал липший свитер, если не два. И стал очень строг с подчиненными. Всякие сантименты он оставил раз и навсегда. Изменился и ритм его речи. Он говорил теперь четко, коротко и безлично. Его начали повышать. Вскоре, получив все ордена и медали, какие только можно получить, он стал самым молодым коммандером на кораблях, эскортирующих грузовые суда, и у него уже не было времени на добродушных, нецелеустремленных, не одержимых служебной карьерой людей, которые на берегу любили посидеть и потолковать о жизни. Сам Котра тоже чувствовал, что его отшвырнули в сторону. «Что случилось с Айрой, сукин он сын?» — спрашивали все они друг у друга.

В последний раз Котра видел его после конца войны в Париже. В баре отеля «Ритц» Гроум у длинной стойки лакал коктейли из шампанского среди людей в сверкающих золотом мундирах. Котра хотел было подойти к нему и заговорить, но не подошел. У Айры Гроума был слишком уж недоступный вид. Даже смеясь, он оставался застегнутым на все пуговицы.

Вернувшись в Лондон, Котра разговаривал про Айру Гроума с друзьями за кружкой пива. Все они сошлись на том, что после войны у Айры Гроума никакого будущего нет. Сняв форму, он окажется рыбой, вытащенной из воды. На гражданке он не найдет подходящей работы, не будет знать, что ему делать с женой и детьми. Тем не менее, писал Котра, Айра Гроум женился на очаровательной женщине. И у Айры Гроума родился сын. Котра ни словом, ни намеком не выдал, что ему известна дальнейшая судьба Джулии Гроум и этого сына. Тут-то он и придал своему сюжету тот иронический поворот, за который его любили читатели. Он продолжал: «Вот видите, каким дураком я был? Видите, какими дураками были мы все? Мы рассуждали о том, какая страшная катастрофа произошла с этим человеком, — и все только потому, что он не хотел оставаться таким, как мы. Произошло же просто то, что на войне он выковал в кузнице своей души (Котра не стеснялся заимствовать чужие фразы) те великолепные качества, ту силу и твердость, которые обеспечили ему неизменный успех в мире промышленности, сделали его богатым и независимым, а теперь подвигли во имя все того же духа служения и преданности долгу стать председателем полицейской комиссии нашего города».

Айра Гроум читал статью, опираясь подбородком на ладонь, а кончив, ничего не сказал.

— Как по-вашему, что, собственно, все это значит, коммандер? — спросил Хорлер.

— Вы ведь помните Котру, Хорлер?

— Вроде помню. Младший лейтенант. Веселый такой, верно?

— Лео Котра. А теперь — эта злобность. Что я ему сделал? Когда? Где? Что он пытается мне объяснить?

— Ну, что сам-то он остался далеко позади.

— Или что его бросили позади. Я не помню, чтобы у меня были причины рвать знакомство с Котрой. Можно подать на него в суд или обратиться с жалобой в редакцию. Конечно, я этого делать не стану — не то он сразу решит, что сумел меня задеть. А когда мы потеряли Котру из вида?

— По-моему, скоро после того, как потеряли наш корабль, сэр.

— Котра был на нем? Мне кажется, нет.

— Не был. Сэр, а вы помните тех двоих, которых мы подобрали в море? Девушку и этого дюжего детину. Сумасшедшие какие-то, помните, сэр? Джина… А как была ее фамилия?

— Джина Биксби.

— И Большой Чоун.

— Джетро Чоун.

— Я их долго не мог забыть, сэр.

— Джетро Чоун. Да, интересная пара. Сумасшедшая пара, — сказал он задумчиво, словно, надолго выбросив их из своей жизни и из своей памяти, он позволил им теперь вновь вернуться туда. Джина Биксби — высокая двадцатилетняя блондинка, и Джетро Чоун — рыжий сорокалетний силач. Пассажирское судно, на котором они плыли из Бостона в Англию, было торпедировано, и корвет подобрал их в море. Чоун — человек, который умел угрожающе, яростно молчать. И Джина Биксби… какой была она? Какой?

И он тут же изгнал эти тени из своего сознания, не стал больше о них думать. Словно бы он больше ничего не мог о них вспомнить. И действительно не мог.

— Это же было так давно, Хорлер, — сказал он, пожимая плечами. И внезапно его вновь пронзила боль существования, которой он не испытывал с тех пор, как уехал из Сан-Паулу. Вновь, как в Сан-Паулу, он не успел подавить мысли о паломничестве в то место, где он узнает, почему жизнь обходит его стороной. Но он отпрянул — в ужасе, что вновь оказался во власти той же нелепости, как тогда в Сан-Паулу. Он ведь не в Сан-Паулу… Ему здесь не скучно. Ему нравится его работа. То место? Какое еще место? — презрительно отмахнулся он… Джина и Чоун исчезли из его сознания… В мире полно мест, где ему довелось пережить что-нибудь необычное.

И все-таки он спросил у Хорлера:

— Какой я был, когда был лейтенантом?

— Когда вы были лейтенантом?

— Да.

— Ну, Котра был тогда вашим дружком, сэр, правильно? И значит, Котра… — Но тут позвонили в дверь.

Он быстро убрал газету на книжную полку и подумал, что убирает ее из своих мыслей — как все, чего не хотел вспоминать. И все это исчезало, если только какое-то колдовство вновь его не воскрешало.

Кэрол Финли часто появлялась в самое неожиданное время и не предупреждая заранее — если ей вдруг удавалось освободиться. Ей особенно нравилось завтракать у него: Хорлер подавал им омлет с зеленью, они запивали его белым вином, слушали Моцарта, а потом шли в спальню. Кэрол действительно была больше в его вкусе, чем мисс Медоуз. В мисс Медоуз его привлекала зрелая пышность фигуры. Но Кэрол он сказал:

«У тебя чудесная грудь, старушка. Грудь идеальна по форме и размеру, если ее можно накрыть бокалом для шампанского. Понимаешь? И грудь должна обладать собственной трепетной жизнью».

«Вот как? — сказала она. — Ну, при условии, что я остаюсь самой лучшей… Ты, Айра, признаешь только самое лучшее».

Но в этот вечер, когда он встал с кровати и направился в ванную, она его окликнула:

— Э-эй, коммандер!

Она лежала на боку, уткнув локоть в подушку, подперев подбородок ладонью. Щеки и шея еще сохраняли краску страсти. Обычно она лежала на спине с закрытыми глазами и глубоко дышала. Он всегда вставал сразу — никаких усталых ласковых объятий, никаких разговоров в постели. Но на этот раз, когда он остановился, не утратив достоинства даже при полной наготе, она посмотрела на него беспокойно и растерянно.

— Чем я плоха, Айра? Объясни мне, — сказала она.

— Плоха? Что за вздор!

— Ты очень торопишься уйти. Прямо убегаешь.

— Кэрол, что ты выдумываешь?