Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Но когда она попробовала завести об этом разговор с Леней, он презрительно фыркнул и сказал:

— Не нравится — можешь рожать. Не понимаю, за чем стало дело?

— Плодить себе подобных? Нет, это развлечение не по мне, — ответила ему Зоя, стараясь придать разговору насмешливый и легкий тон.

— А тогда оставь меня в покое…

Леня все чаще стал впадать в непонятную ярость, все чаще голос его срывался в крик, он говорил гадости, распалял себя, а распалившись, вылетал на улицу, хлопал дверью. Однажды, это было зимой, он выскочил без пальто и пиджака. Зоя бежала за ним, догнала его только у метро, пыталась накинуть пальто ему на плечи, а он вырывался и скандалил. Сцена была безобразная, Зое разом все надоело, она швырнула пальто под ноги и ушла, не оглядываясь.

Но это было только самое начало. Постепенно она поняла: скандалы подогревали, бодрили его, после них он успокаивался, чувствовал себя свежее, уравновешеннее, мог работать, но проходила неделя-другая, и снова он ощущал беспокойство, начинал нервничать, больше пить, и все снова заканчивалось срывом, любовные сцены сменялись взрывами бешенства, попойка следовала за попойкой. Раз он попал в больницу, потом держался несколько месяцев, и Зоя даже решила — может быть, все наладится, но нет, не наладилось, при очередной ссоре он умудрился заехать ей по уху, как будто бы нечаянно, а может быть, и нет, она сама не могла этого понять. Но с нее, в любом случае, было довольно, Леня ей смертельно надоел. Она даже с некоторой мстительной радостью ждала, когда он заявится снова, чтобы сказать ему в его наглую рожу все, что она о нем думала. Но не так-то просто было избавиться от Лени. Он вдруг решил разыграть несчастного, ползал за ней на коленях, обнимал ее ноги, просил прощения, а наигравшись, сказал перед уходом со строгим и брезгливым выражением лица:

— Ты, детка, эти штучки со мной забудь, меня бросить нельзя, это я бросаю. А если я чего не хочу, то этого и не будет. Запомнила? Все будет по-моему. В следующий раз я тебе такого не прощу.

И Зоя смолчала, — оказывается, она и правда боялась его. Хотя, казалось бы, чего бояться? Подумаешь, психованный инженеришка! Чего они стоят, все его грозные взгляды? Но он приходил к ней снова, и снова она пасовала перед ним, уступала, терпела. Это был настоящий кошмар, который все тянулся и тянулся, и она ничего не умела с этим поделать. Выручила ее болезнь. У нее началось тяжелое двустороннее воспаление легких, больше месяца она провалялась в больнице, потом уехала в санаторий, а когда вернулась, Леня отстал, не приезжал, не звонил. Но она взяла себе привычку, возвращаясь домой, запирать дверь на ключ.

Наконец-то наступило затишье. Зоя работала, в конце концов давно пора было и в делах тоже навести порядок, показать себя и занять достойное место. А это было непросто. В строительной организации, где она теперь работала, народ был бойкий и хорошего куска из зубов зря не выпускал, но и она-то тоже понимала, что к чему, и тактику выбрала правильную. Здесь все рвались к деньгам, а денег ей сейчас как раз хватало, можно было и потерпеть, без слов, задаром взять на себя лишнюю нагрузку, от которой другие воротят нос, — вот уже и поднялся на ступеньку. Она и взяла. А осенью набилась в профком, это было нетрудно, выбрали ее с охотой. Там-то она себя и показала во всю силу: выступала, лаялась за справедливость, блестела зубами и глазами, одним словом — понравилась, дело было сделано. На освобожденную работу она не рвалась, все-таки она инженер, и инженер толковый, ей надо было только попасть людям на глаза, произвести впечатление, а дальше уже все делалось само собой. Когда проводили на пенсию одного заместителя начальника отдела, человека, по мнению Зои, пустого и никчемного, место это без особых раздумий предложили ей, все-таки надо было выдвигать молодежь, и Зоя, поломавшись для виду и выговорив себе пару мелких льгот, согласилась. Так она стала начальством. За работу она взялась рьяно, перетрясла все бумаги, навела порядок, взялась устанавливать контакты со смежниками. Не так уж это было и трудно. Только помнить надо было, что она кому пообещала, звонить в точно назначенный срок, навести порядок с письмами, отвечать немедленно и по существу, копии не терять — вот, в сущности, и вся премудрость. Не прошло и полугода, как смежники уже считали ее единственным дельным человеком в управлении и повалили к ней толпой. Но Зоя была осторожна, лишнего никому не обещала, а если уж обещала, то вцеплялась в дело зубами и не выпускала, пока не сделает. А потом, затаившись, ждала реакции или звонила и спрашивала небрежно:

— Ну что ж ты, Иван Семенович, просил, в ногах валялся, а тебе ничего и не нужно?

— Как? — ахал наивный Иван Семенович. — Неужели пробила?

— Да давно твое письмо подписанное валяется. Вот убирала на столе, смотрю — лежит. Дай, думаю, позвоню.

— Ну молодец, ну спасибо тебе, Зоя Павловна, век не забуду. Если что, я тоже для тебя расстараюсь…

Так делались дела, а о Зое полз уже добрый слушок: молодая, а дельная, эта далеко пойдет… Начальник в ней души не чаял, она ему служила верно, помогала чем могла. Да чего было и не помочь? Человек он был затормошенный, покладистый. И пока поперек дороги у нее не стоял. Это еще все было впереди. Зато всех, кто вместе с нею пришел в контору, давно уже она обскакала, и даже в деньгах — выиграла, хотя за ними и не гналась. Словом, все бы хорошо бы, если бы… Но настроение давало сбои, все-таки тридцать второй год, пора бы ей уже и остепениться, или замуж выйти для порядка, или хоть ребеночка завести. Противно было, что могут ее посчитать неудачницей, не желала она этого. Правда, претендентов на руку и сердце было довольно, подъезжали к ней с разных сторон, были мелкие романчики, но мужики все попадались легкие, несолидные, такой муж что есть, что нету — один черт, да и душа не лежала, совсем не то ей было нужно. Ей бы кого серьезного оторвать! Или бы уж влюбиться по-настоящему. Казалось, вот этого как раз меньше всего можно было ждать. А вышло так, что именно это чудо и случилось, — словно напророчила себе.

Возвращалась она с загородной базы на электричке, летом, было уже поздно. Зоя устала, намоталась за день, сидела в полупустом вагоне, смотрела в черное окно, в котором путались, накладываясь друг на друга, станции, огни, ее удлиненное лицо с прямыми черными бровями, суетящиеся на платформах пассажиры и светлое отражение вагона, потом снова ее лицо, плывущее среди темных молчаливых полей. Мелькали черное пятно леса, огни, станция; освещенные струны проводов взлетали и таяли в ночном просторе, вагон раскачивало, хорошо было. До Москвы было уже недалеко, когда в вагон с шумом и гомоном повалил народ, и какой-то молодой веселый парень с маленьким чемоданчиком в руках с размаху плюхнулся на скамейку напротив нее. Парень был ладный, крепкий, с обветренным симпатичным лицом.