Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

На следующий день они поехали на завод. Студентов здесь было множество: из Днепропетровска, Днепродзержинска, из Ленинграда; все перепутались, вместе ходили по цехам, пугались, шарахались, едва успевали выскакивать из-под колес снующих то и дело паровозов, над самой головой краны со скрежетом проносили многотонные отливки, в лицо летела окалина, в кузнечном цехе их оглушила странная музыка пневматических молотов, монотонная и мощная, похожая на какую-то фантастическую симфонию.

Вета была потрясена заводом, увлеклась, забылась. Она никому не писала, ходила перепачканная, загорелая, деловая. Она гордилась собой, ей нравилось верить, что вот таково ее призвание, она причастна ко всему этому огромному, важному, взрослому. Жаль только, что практика еще не настоящая, а ознакомительная. Да, они были пока всего лишь туристами в этом мире. Вета понимала это и торопилась, ей хотелось (или казалось, что хочется) скорее влиться в эту пропыленную толпу рабочих, идущих со смены. Нет, пока это была, конечно, игра, ведь она будет инженером, даже больше — научным работником, теоретиком, но все равно главным смыслом ее работы всегда будет то, что она увидела здесь.

С практики вместе с целой компанией ребят собиралась Вета в Киев, а уж потом домой, в Москву. Пароход, на который они заранее взяли билеты, почему-то опаздывал; оказалось, где-то выше по течению Днепра он сел на мель, и вся компания неожиданно оказалась на маленьком грузо-пассажирском пароходике, на палубе. Был поздний вечер. Поворачиваясь, плыл назад темный портовый парк, город, потом в серой с жемчужными отливами воде заструились отражения заводских труб, перемешанные с темными островками камыша, и вдруг небо в той стороне все озарилось багровым светом, над заводом взметнулся фонтан искр, и все вокруг стало красным — небо, вода, лица ребят, — это шла плавка. И снова у Веты сжалось сердце от предчувствия будущего, неизвестного, волнующего, немножко страшного.

По-настоящему она вспомнила о доме, о папиной смерти, о Роме только в Киеве и сразу кинулась звонить домой. Мамы дома не было. К телефону подошла Ирка.

— А потому что ты эгоистка, — сразу кинулась она в атаку, — неужели трудно было написать? Мы же волнуемся. И почему ты в Киеве? — Она помолчала немножко и сказала солидно: — Роман приходит, сидит с нами, даже продукты приносил. Мы с ним много разговаривали. Знаешь, он очень хороший, зря ты его мучаешь.

— Я его не мучаю, с чего ты взяла?

— Мучаешь, мучаешь! Я вижу, нарочно… А потому что ты красавица. Эх ты! Позвони ему. — И вдруг добавила грустно: — А мама на работу устроилась. В домоуправление, представляешь?

После разговора с Иркой Вета сразу заторопилась домой. Она не могла звонить Роману. Что она ему скажет? Станет болтать, как ей понравился автоматизированный листопрокатный цех? Смешно. Все это он знает гораздо лучше нее, а о чем еще могла она с ним говорить? Она привыкла слушать его и слушаться, а проявлять хоть какую-нибудь инициативу не привыкла, не умела. Странные все-таки были у них отношения. Сумеют ли они сравняться потом, когда поженятся, ведь Вета вовсе не чувствует себя ниже или хуже других. Только с ним, с Ромой, возникало это странное, беспомощное детское чувство, и оно вовсе не было неприятным, нет, скорее наоборот, так уютно, надежно было за Роминой спиной, почти как за папиной. Но ведь когда-то это должно было измениться, он ей не папа, папы больше нет. Он ее будущий муж, с ним нельзя быть в таких дурацких детских отношениях, она должна вырасти не только в своих глазах, но и в его тоже. Если, конечно, любит его, а любит ли она — вот вопрос… Неужели она такая, любовь? Об этом страшно было думать, столько всякой чепухи лезло в голову, но все равно думалось, думалось. Ей вдруг стал неинтересен Киев, компаний, все, и, неожиданно собравшись, она уехала домой одна, в спешке, так и не увидев прекрасного города, холмистого, жаркого, зеленого.

Вета вышла замуж в конце октября. Она не хотела устраивать свадьбу, покупать кольца, все это было глупым мещанством, которое, может быть, годилось для ее нелепой одноклассницы Таньки Яковлевой, но не для нее. Да и стыдным, неловким казалось ей в такой день собирать вокруг себя людей, выставлять напоказ то огромное, важное, что должно было с ней случиться и не имело отношения больше ни к кому.

Но на самом деле ничего от нее не зависело. Мама все равно хлопотала и заставила ее надеть белое платье, оставшееся от выпускного вечера. Роман был перепуганный, бледный, Вета словно впервые увидела его.

— Ну что вы, что вы? — шепнула она ему, и они поцеловались здесь же, в незнакомом просторном зале с натертыми темными скользкими полами.

Кто-то открыл шампанское, но оно, щекочущее, шипучее, почему-то не пилось. И дома собралось полно народу, какие-то полузабытые тетки, знакомые, соседки, пришел папин ученик Володя с корзиной цветов, расцеловал Вету в обе щеки, пожал ей руку и ушел. Потом толпой пришли совсем незнакомые и не очень молодые люди — коллеги Ромы. Они вполголоса говорили между собой о делах, стоя группками по углам, и смотрели на Вету с любезными скучающими улыбками, они все были давным-давно женатыми, и что им было до Веты!

Но самым трудным, стесняющим гостем была, конечно, Ромина мать. Они не понравились друг другу сразу, с первой встречи. Вету пугали вымученная ненастоящая улыбка на ее надменном лице, взбитые седые букли над гладким лбом, неприветливый отстраняющий взгляд, словно она боялась, что Вета сейчас кинется ее целовать. Как они уживутся с ней, что будет? Но сейчас Вета не хотела о ней думать, бог с ней, она думала о папе, как просто, как далеко он ушел. Если бы он был жив, все было бы по-другому. Но чего теперь стоили ее сожаления?

Шум за столом нарастал, все говорили глупые однообразные тосты, мама еще носила какие-то блюда, но гости уже начали вставать, отодвигая стулья, — оказалось, что всем пора уходить, будний день, завтра на работу. Вета провожала гостей, смеялась, что-то говорила, пока они не остались наконец одни, своей семьей, да еще Роман с Марией Николаевной, теперь ее свекровью. Немного растерянные, они все снова сели за разгромленный стол, разговор не ладился, один только Роман, счастливый, раскрасневшийся, ничего не замечал вокруг, смеялся своим высоким, сдавленным смехом; наклонившись, целовал Вете руки.

Так странно было на ночь глядя уходить из своего родного дома. Неужели навсегда? Вета не могла себе этого даже представить. Но вот уже стояли у дверей два ее собранных чемодана. Вета кинулась к маме, обняла, непривычно, молча расцеловалась с Иркой, и Роман увел ее.

Первые дни после свадьбы пролетели быстро, путано, словно в тумане. Вета с Романом то и дело уезжали к маме, рассматривали и складывали свои многочисленные подарки, отбирали книги; мама то и дело подносила им связки каких-то вещей, и они отвозили их на машине к Роме, потом снова возвращались посидеть, выпить чаю и снова уезжали. Вету смущала непривычная Ромина квартира, его маленькая комната с треугольным окном, крошечная кухня в темном закутке коридора, ей страшно было подумать, что временами ей придется оставаться здесь наедине с Марией Николаевной, с которой она не умела найти даже темы для разговора. Но выбор был сделан, и надо было как-то привыкать к новой жизни.