Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

— Что, надоели пряники, соскучилась по черняшке? — спросила она. — Ну, проходи, садись.

В комнате было жарко натоплено, светло, посередине на столе лежала чертежная доска с приколотым чертежом, который Зойка обводила тушью. Вета разделась, повесила пальто за шкаф на крючок, на знакомое место, встала за Зойкиным плечом, смотрела. Она опять не знала, с чего начать разговор, ей мешала эта вечная Зойкина злая настороженность, желание раздразнить, задеть, ей не хотелось ссориться с Зойкой.

— Вот как ты встречаешь старых друзей, — сказала она примирительно, — непривычного человека прямо сразу бы сшибло с ног, а я терплю.

— Терпи, раз нравится. Что, рассказывать пришла или спрашивать?

— На тебя посмотреть, — соврала Вета, — взбодриться на твоих любезностях, а то закисла совсем.

— Ну и как, взбодрилась? — Зойка засмеялась. — Плохое выбрала время, я сегодня свирепая, как собака, на всех кидаюсь.

— Что, неприятности?

— Наоборот, все идет по плану. Вот Витьку выгнала наконец, давно собиралась, чертить заканчиваю, до стипендии еще тридцать рублей — блеск.

— Чего же ты тогда злишься?

— Чего злюсь? А надоело все. Считать надоело, и чертить надоело, и с дурьем возиться. Хочется такого человека встретить, чтобы его уважать можно было, восхищаться, влюбиться хочется по-настоящему, чтобы был с характером, чтобы сильнее меня, а вокруг все шваль да мелочь.

— Неужели никого нет, достойного тебя?

— Никого, — сказала Зойка, — ну и ладно об этом. Ты-то как живешь? Муж носит на руках, дом полная чаша, а тебе опять чего-то не хватает, верно?

— Нет, не верно, — сказала Вета, ей разом расхотелось разговаривать, расхотелось видеть Зойку, ее красивые, серые, обведенные угольными ресницами глаза. Зачем она ехала сюда, чего искала здесь? — По-моему, ты переигрываешь, Зойка, я, пожалуй, пойду.

— Нет уж посиди, раз такой вышел разговор. Я с тобой не играю, я давно хотела тебе сказать: так нельзя жить, как ты. Кто-то за тебя думает, кто-то решает, кто-то платит, тебя ничего не касается. Ты как во сне переходишь с одних рук на другие, то папа баюкал, теперь муж, кто-то тебе платьица гладит, кто-то выбирает институт, кто-то варит кашку, а ты только ротик открываешь и хочешь, чтобы я тебя человеком считала?

— Зойка! Неужели ты все это говоришь всерьез, я ведь думала, ты просто так, шутишь…

— Какие уж тут шутки!

— Зачем же мы столько лет с тобой дружили, разговаривали, делились всем, зачем, если ты меня всю жизнь презирала?

— Черт его знает, наверное, срок тогда еще не пришел…

— Значит, я тоже была в плане, как Витька?

Зойка вдруг очнулась, заморгала глазами, затрясла головой, насмешка сползла с ее бледного лица, и оно теперь было растерянным, добрым и близоруким.

— Наверное, я действительно наговорила чего-то лишнего, — сказала Зойка. — Когда я встречаюсь с тобой, меня всегда что-то мучает, трудно начать разговор.

— Мне тоже было трудно начать с тобой разговор, я чувствовала твою ненависть, но только это другое дело. А тебе я, кажется, могу поставить диагноз…

— Подожди, Ветка, подожди, все это глупости. Я скучала без тебя, я обиделась, что ты даже не позвала меня на свадьбу, словно мы совсем чужие. И телефона я твоего не знаю. Но я все равно звонила, много раз звонила, я думала — подойдет твой отец, у меня с ним все-таки контакт, а подходила мамаша, и я клала трубку, не хотелось с ней разговаривать…

— Что тебе плохого сделала мама? Послушай, Зойка, я сейчас все поняла, все, что давно должна была понять. Ты не зря меня сейчас перебила, боялась услышать то, что я тебе скажу, но я все равно скажу — ты мне завидуешь, вот в чем дело! Зависть — вот что тебя мучает, я не думала, что ты такая мелкая, но я тебя утешу, утешу… Папа умер много месяцев назад, и с мужем я живу несчастливо, плохо. Ты довольна, Зойка?

— Не может быть! — ахнула Зойка. — Твой отец? Не может быть! Как же я ничего не знала?

Руки Веты тряслись, она никак не могла застегнуть пальто, пуговицы скользили, не попадали в петли.

— Оставь хоть папу в покое, ты напрасно имела на него виды, только из-за меня он терпел твое дурацкое кокетство. Думаешь, я не замечала?

— Неправда, ты ничего не знаешь, он был единственный человек, которого я уважала… Честное слово, Вета. Я не знала, иначе не наговорила бы столько глупостей.

Вета упрямо трясла головой.

— Нет, Зойка, нет, — сказала она, — поздно. Всего этого я не забуду и никогда тебе не прощу. Понимаешь, никогда. И ты, пожалуйста, забудь о нас и никогда больше не звони и не пиши, ты мне больше не нужна.

Ах, как ей сейчас нужна была Зойка, но не эта Зойка, а другая, прежняя, любимая подруга, честная, прямая, надежная! Или Вета ее выдумала и на самом деле ее никогда не было, а так всегда и был — завистливый, злой, голодный звереныш? Вета в темноте летела по улице. Какой ужасный день! Что она сейчас сказала Зойке? Она несчастлива с Романом — вот в чем все дело, она ошиблась, ужасно ошиблась. Зойка кругом права, как глупо, безмозгло она живет, нелепые друзья, случайные, словно кем-то подсунутые ей чужие интересы. Не пора ли задуматься о своей жизни? Куда ее несет, что с ней происходит, что происходит у них с Романом? Но Зойка, с Зойкой все правильно, нет, не будет она терпеть возле себя людей, которые могут смотреть на нее с такой ненавистью, таким отчуждением, нет, никогда.

Роман открыл ей дверь и испугался:

— Что-то случилось, Вета?

Вета молча покачала головой. Она озиралась вокруг, словно хотела проснуться от страшного сна и не могла. Где она? Разве это ее дом? Разве это ее жизнь? Господи, как давно она не вспоминала папу. Горячий комок подступил ей к горлу, она кинулась в комнату, упала на кровать и зарыдала в голос, плечи ее тряслись, а слезы лились так бурно, что подушка сразу стала мокрой и горячей.

Роман молча растерянно сидел рядом, ждал, когда она кончит плакать.

— Ну, так в чем же дело? — спросил он хрипло, безнадежно. — Что ты хочешь мне сказать? Ты не любишь меня, тебе со мной плохо, так?

— Нет, не так, совсем не так, — удивилась Вета. — Просто я плохо живу, недовольна собой. Мне скучно, мне надоело быть маленькой. Я как будто бы сплю и не могу проснуться. Ведь детство давно кончилось, а я никто, нигде. И с тобой мы ни о чем не разговариваем, и обязанностей у меня никаких нет, и учусь я без вкуса. Что со мной происходит?

— Бедная моя девочка, это я во всем виноват, я думал, что тебе нужна свобода.

— Нет, мне нужен друг, которому бы я доверяла, с которым могла бы обо всем говорить, мне нужно нормальное, серьезное человеческое общение, без вывертов, без сложностей…

— Вета, разве мы с тобой не друзья?

— Мы с тобой? Нет, Рома, нет. Ты меня жалеешь, ты как папа. Наверное, ты меня слишком сильно любишь, и мне это мешает. Ты не обижайся, пожалуйста, ты ни в чем не виноват, я тебя люблю и уважаю, но рассказывать тебе я ничего не могу, мне неловко, стыдно, и кажется, что ты меня высмеешь, хотя, конечно, это ерунда. Мне и друг-то нужен, чтобы разобраться, что у нас происходит с тобой. Ой!