Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

До появления Кащея иногда бывали вечера, когда не было смертей и потерь, а следовательно, и поминок, и в их селе, да и в соседних селах не устраивались поминальные церемонии, на которых должен был присутствовать священнослужитель. Тогда мулла Зейдулла брал из составленной за долгие годы личной библиотеки какую-нибудь книгу, еще раз перелистывал, перечитывал газели классических поэтов Востока, комментарии к ним, или же мудрые высказывания, изречения просветителей прошлого, затем, спустившись, прохаживался по двору. В его сердце рождалось желание поделиться с кем-нибудь своим отношением к этой гениальной поэзии, к этим мудрым фразам и комментариям к ним, затем садился на лавочку у входа в дом, пил в одиночестве чай, и, как всегда, перебирая четки, пробурчал про себя:

— У всех соседи как соседи, можно вместе попить чаю, вести беседы, а мой сосед, пожалуйте, — пьяница.

И на самом деле, до Кащея Зарбала именовался «пьянчугой Зарбалой», и Амина от смущения и стыда из-за непутевого мужа не только редко ходила в магазин, даже купалась, согревая воду в доме, так как когда она решалась отправиться в сельскую баню, местные кумушки, глядя на ее прекрасное тело, сожалеюще бросали: «Эй, милая, разве не знаешь, не задалось с начала — не сложится никогда, отчего не прихватишь ребенка и не вернешься в отцовский дом? Разве этот пьянчуга ровня тебе?..». И мать Амины, нечасто захаживая к дочери, не умея сдержать себя, качала головой: «Люди, выдав дочь замуж, обретают зятя. Мы же, выдав дочь, обрели только одну маету!»

В те времена Амина и без того была в обиде на жизнь, и у нее не было никакого желания объяснять что-то не только болтавшим бог знает, что сельским кумушкам, но даже родной матери. Во-первых, потому что Зарбала — отец ее единственного сына, света ее очей. Во-вторых, откуда им знать, что за человек Зарбала, какое сокровенное у него сердце, и разве видели вы, как посреди ночи, осторожно поднявшись с постели, он проходит на кухню и, не будучи накануне выпившим, плачет в одиночестве? А Амина видела, причем не раз и не два, а бог знает, сколько раз. Правда, Зарбала об этом не знал, не ведал того, что, когда, проснувшись среди ночи, стараясь не шуметь, он проходит на кухню и там, сидя на деревянной табуретке, покуривая сигарету, плачет, Амина тоже просыпается, прислонившись в темноте к косяку кухонной двери, незаметно глядит на него, и в такие минуты горечь душит и ее.

Горечь комом подступала к горлу, прямо душила Амину, и когда она, выкупав Гюльбалу, переодевала его в чистое выглаженное белье, и когда вдруг до нее доносился запах треклятых дезинфицирующих средств в мешке на веранде, и Амина сама не могла понять, отчего ей хочется разрыдаться, отчего горечь подступает к горлу, душит ее.

И однажды, в один из прекрасных дней, когда этот бойкий цыпленок, родословная которого была неизвестна, подрос, превратился в Кащея, тогда же произошло нежданное событие — Зарбала расстался с пагубной страстью к водке, что, камнем повиснув на шее, затягивала его на самое дно жизни, выбросил к чертям тот презренный мешок с дезинфицирующими средствами и стал хозяином Кащея — петуха, известного во всех ближних селах этой части Апшерона.

До Кащея, в летние месяцы, раз или два в неделю, все зависело от спроса, рано утром он садился в электричку, приезжал, закупал в оптовых магазинах Баку различные препараты, уничтожающие комаров, мух, муравьев, крыс, а также лекарственные средства против болезней деревьев, кустарников, цветов, собрав их в тот самый ненавистный мешок, возвращался назад, сначала зайдя в кафе мясника Мирзааги, выпивал 150 грамм водки — свою дневную норму, и только после этого в поисках клиентов обходил садовые участки, подступающие к селу, а также недавно возведенные бакинскими богатеями виллы; все, что происходило позже, помнилось ему смутно, так как, посетив вторично кафе Мирзааги, он выпивал еще 150 грамм.

В зимние же месяцы он в основном помогал торгующим рыбой перекупщикам, то есть, стоя на обочине магистральной дороги, ведущей в Баку и обратно, подняв над головой доверенных ему рыбин, предлагал их водителям и пассажирам легковушек и автобусов, получая небольшой барыш от этого незамысловатого посредничества.

И вдруг нежданно-негаданно на этом подлом свете объявился Кащей.

И разом все переменилось…

Все переменилось, но Зарбала никоим образом не воспринимал Кащея как источник дохода, он от всего сердца искренне любил петуха, и эта любовь была взаимной. Ясное дело, Кащей ничего не знал о предшествующей жизни Зарбалы, и когда хозяин держал его на своих коленях, то петух терся о его ладонь с такой нежностью и добротой, будто не он был грозой всех петухов Апшерона.

Вышедшего в отставку полковника медицинской службы Джафарова на селе все звали доктором; врачей было много, но когда произносили слово «доктор», все понимали, что речь идет именно о Джафарове. В последнее время он был недоволен состоянием своего здоровья, ломило суставы рук и ног, одолевала одышка, и он, хотя и занимался самолечением, часто повторял про себя по-русски: «Старость не радость». То есть старость — дурацкая штука, и на этом свете следует быть таким графоманом, как мулла Зейдулла, чтоб в его-то годы, вместо того чтобы заботиться о здоровье, есть насыщенную холестерином жирную баранину и в век космоса и Интернета кропать бессмысленные стишата о розах и соловьях, о Лейли и Меджнуне.

В советское время доктор Джафаров был (во всяком случае, так ему казалось) убежденным коммунистом, ежемесячно как член КПСС аккуратно платил членские взносы, искренне, трепетно относился к партийному билету. Но когда по приказу Михаила Горбачева 20 января 1990 года в Баку ввели войска для подавления якобы антисоветского мятежа и эти войска стали безжалостно расстреливать невинных людей, он в знак протеста выбросил партбилет.

Правда, через какое-то время он забрал партбилет обратно, но уже не являлся, как прежде, убежденным коммунистом. Затем развалился Советский Союз, и стало ясно, что КГБ, однопартийность, коммунистические идеалы — все это пустое, тлен и прах, и один человек — Горбачев — может разрушить столь могучее государство. Но с годами доктор Джафаров в этом свободном мире, сорвавшем оковы коммунизма, понемногу снова начинал как бы становиться убежденным коммунистом. И ему стало казаться, что подобно тому, как в далеком детстве его покойная бабушка делилась с внуками прекрасными воспоминаниями о николаевском времени, то есть об эпохе, предшествовавшей Советскому Союзу, так и он когда-нибудь, собрав вокруг себя внуков и правнуков, станет делиться с ними замечательными воспоминаниями о советском прошлом.