Ясмина Хадра - Это как день посреди ночи

На какое-то мгновение она застыла в дверном проеме, наверняка желая убедиться, что в помещении больше никого нет, затем вошла, заполонив пространство неуловимым смешением шорохов и полутеней. На ней был серый приталенный костюм, будто не дававший ее божественному телу вырваться наружу, и украшенная васильками шляпа, которую она чуть надвинула на глаза, метавшие в мою сторону молнии.

– Здравствуйте, месье Жонас.

– Добрый день, мадам.

Она сняла солнечные очки… На этот раз магия не сработала, очарование этой женщины на меня больше не действовало. В моих глазах она была лишь клиенткой, одной из многих. Я уже давно перестал быть мальчишкой, готовым упасть в обморок от самой невинной улыбки. Это немного вывело мадам Казнав из равновесия, и она забарабанила пальцами по разделявшему нас прилавку.

– Мадам?..

Мой нейтральный тон ей явно не понравился.

Пламя в ее глазах чуть притухло.

Мадам Казнав сохраняла спокойствие. Эта женщина пребывала в гармонии лишь тогда, когда навязывала всем свои собственные правила. Она относилась к категории тех, кто скрупулезно планирует удар, тщательно выбирая поле сражения и момент своего выхода на сцену. Насколько я ее знал, она всю ночь не спала, в мельчайших подробностях, до последнего жеста и слова, продумывая разговор со мной. Ошибка ее была в том, что она рассчитывала увидеть перед собой мальчишку, но его в этом мире больше не существовало. Моя бесстрастность выбивала ее из колеи. Она ничего подобного не ожидала и мысленно пыталась внести поправки в свой план, но козырей у нее на руках не оказалось, а импровизировать эта женщина не привыкла.

Стараясь скрыть от меня, как дрожат ее губы, она прикусила дужку очков. Впрочем, все попытки оказались тщетными, потому что у нее подрагивали даже щеки, а лицо будто было готово вот-вот осыпаться, как раскрошившийся кусочек мела.

Наконец мадам Казнав бросила пробный шар:

– Если вы заняты, я могу прийти позже.

Что это было? Попытка выиграть время? Или желание отступить, чтобы потом вернуться, вооружившись получше?

– Да нет, мадам, у меня есть время. О чем вы хотели со мной поговорить?

Ее тревога нарастала с каждой секундой. Чего она боялась? Я понимал, что она пришла не за лекарствами, но никак не мог понять, отчего ее охватила такая неуверенность.

– Не заблуждайтесь, месье Жонас! – сказала она, будто читая мои мысли. – Я в полном порядке. Просто не знаю, с чего начать.

– Я вас слушаю.

– Ну, знаете, это уже наглость… Как по-вашему, зачем я сюда явилась?

– Думаю, вы лучше меня знаете ответ на этот вопрос.

– А у вас на этот счет нет никаких мыслей?

– Нет.

– В самом деле?

– В самом деле.

Мадам Казнав набрала воздуха и на несколько мгновений задержала дыхание, грудь ее высоко всколыхнулась. Затем, собрав в кулак всю свою храбрость, будто боясь, что я перебью ее или у нее попросту не хватит духу, выпалила:

– Я по поводу Эмили…

Ощущение было такое, словно у меня на глазах сдулся воздушный шар. Горло женщины перехватило спазмом, она судорожно сглотнула. Затем ей стало легче, будто она избавилась от тяжкого груза. Но тут же встрепенулась – ей показалось, что она бросила последний резерв в бой, который даже еще не начался.

– Эмили, моей дочери, – уточнила мадам Казнав.

– Я понял. Но не вижу никакой связи, мадам.

– Послушайте, молодой человек, не надо играть со мной в эти игры. Вы прекрасно знаете, о чем я хочу сказать… Каков характер ваших отношений с моей дочерью?

– Вы заблуждаетесь на мой счет, мадам. У меня с вашей дочерью вообще нет никаких отношений.

Она резко стиснула в пальцах дужку очков, и даже этого не заметила. Ее глаза пристально смотрели на меня, ожидая, когда я дам слабину. Я не отвел взгляда. Она не производила на меня впечатления, и до ее подозрений мне не было никакого дела. В то же время меня охватило любопытство. Рио-Саладо был маленький городок, в котором даже стены имели уши, а двери никогда не считались преградой для чужих взоров. Даже самые тщательно охраняемые секреты не выдерживали в нем испытания временем, тайны рано или поздно доверялись другим, а сплетни считались весьма ходовой монетой. Я не ввязывался во всякие истории, в силу этого не представлял ни для кого интереса, но обо мне все же что-то да говорили, и мне хотелось знать, что именно.

– Она бредит вами, месье Жонас.

– Может, нашей компанией…

– Я имею в виду не вашу компанию, а конкретно вас и мою дочь. Мне хочется знать характер ваших с ней отношений и перспективы их развития. Строите ли вы совместные планы на будущее, серьезны ли ваши намерения… и было ли что-то между вами.

– Ничего не было, мадам Казнав. Эмили влюблена в Фабриса, а Фабрис мой лучший друг. И лишить его счастья мне никогда даже в голову не придет.

– Вы благоразумный мальчик. Кажется, я это вам уже говорила.

Она сцепила пальцы, уперлась в них подбородком, немного подумала, глядя на меня, гордо подняла голову и сказала:

– Я перейду прямо к сути, месье Жонас… Вы мусульманин, и, насколько мне известно, хороший мусульманин. Я католичка. Когда-то мы с вами в минуту слабости поддались искушению. Смею надеяться, что Господь не осудит нас за это слишком сурово. То было лишь мимолетное помутнение разума, приключение, не имеющее будущего… Вместе с тем на свете есть один смертный грех, который нельзя ни простить, ни нести по жизни, имя ему – инцест! – Выпалив это слово, она будто расстреляла меня глазами. – Это последняя гнусность, на какую только способен человек.

– Не понимаю, к чему вы клоните.

– Чего же здесь непонятного, месье Жонас? Весь вопрос в том, что нельзя одновременно спать с матерью и дочерью, не оскорбляя богов, святых, ангелов и демонов!

Она вновь залилась краской, и белки ее глаз застыли, как свернувшееся молоко.

Она ткнула в меня пальцем, искренне желая, чтобы в этот момент он превратился в разящий меч, и в гневе воскликнула:

– Я запрещаю вам даже близко подходить к моей дочери!

– Мне это даже в голову не приходило…

– Боюсь, вы неправильно меня поняли, месье Жонас. Мне глубоко наплевать на то, что приходит или не приходит вам в голову. Можете думать все, что заблагорассудится. Чего добиваюсь я , так это чтобы вы держались от моей дочери как можно дальше. И вы мне в этом поклянетесь, тотчас же, без промедлений.

– Мадам…

– Клянитесь!

Окрик будто сам по себе сорвался с ее с языка. Ей так хотелось сохранять спокойствие, всячески показывая мне, что она контролирует ситуацию. Переступив порог аптеки, она только то и делала, что сдерживала поднимавшиеся в ее душе гнев и страх, и заговорила о деле только тогда, когда убедилась, что собственные слова не вернутся и не ударят ее бумерангом по лицу. Но в тот самый момент, когда любой ценой нужно было двигаться вперед, совершенно утратила над собой контроль. Она поднесла к вискам руки, попыталась привести в порядок мысли, сосредоточилась на чем-то одном, неподвижно уставилась в какую-то невидимую точку, подождала, когда успокоится дыхание, и глухо сказала: