Бенуа Дютертр - Любовник № 1, или Путешествие во Францию

Дэвид заметил, что такие же перемены происходят повсюду. Но нигде эта игра не выглядит настолько интересной, как здесь, в самом ее центре. Это красота американского бардака: ее дешевые претензии, но главное — ее неспособность контролировать самое себя, ее склонность к противоречиям.

Дэвид знает, что американский бардак тоже под угрозой, что Манхеттен потихоньку очищается, чтобы обеспечить комфорт туристам. Здесь, как и везде, организация хочет контролировать все. Но мир продолжает оставаться настолько сложным, что красота постоянно возникает тут и там.

Дэвид пришел к выводу, что эти организационные вопросы не так важны, как кажется, по сравнению с прогнозом погоды, с людьми, с которыми мы каждый день встречаемся, с воспоминаниями, которые нами руководят, с нашими насморками и романами.

Перед тем как отправиться на ужин к матери, Дэвид повел меня на второй этаж Музея современного искусства. На стенах весь порыв зарождающейся, спонтанной, красочной, фантастической современности: Моне, Матисс, Пикассо, Боннар, Леже, Пикабиа, Кандинский, де Кирико… Порыв картин, кажется, отвечает размаху нью-йоркских улиц; здесь та же кипучая фантазия, та же уравновешенность XX века, самые нелепые надежды и самые ужасные катастрофы. Я заметил, что эта коллекция картин, такая свежая и «нью-йоркская» по своему духу, несет на себе парижский отпечаток. Американские студенты ходят по залам от одной таблички к другой, делая пометки: Пикассо, в Париже с 1904 года; Кандинский, французский художник, родился в России; де Кирико, в Париже с 1911 года; Грис, в Париже с 1906 года; Миро, в Париже с 1919 по 1940 год; Эрнст, французский художник, родившийся в Германии; Шагал, французский художник, родился в России; Дали, во Франции с 1929 года… Можно подумать, что в Париже происходило что-то невероятное; что-то, что продолжается здесь, в Манхеттене, в размеренном лабиринте небоскребов и авеню.

Через час мы снова движемся по 5-й авеню вдоль Центрального парка. Здания возвышаются над деревьями, как высокие утесы. Взобравшись по лестницам Метрополитен-музея, мы быстро прошли собрания старых художников. Зная музей, Дэвид безошибочно ведет меня в хорошо освещенный зал, где собралась большая толпа туристов и ньюйоркцев.

Не обращая внимания на помпезные фрески эпохи королей, современные посетители восторгаются импрессионистами. Среди этих картин Дэвид выглядит необычайно счастливым. Его глаз сразу же замечает малейшие вибрации: четыре тополя у дороги, Руанский собор в полдень. Повсюду он чувствует присутствие Моне. Но главным образом его взгляд буквально притянут к огромному, яркому, светлому и наполненному ветром полотну. Все его тело, кажется, охвачено морским ветром, красочными флагами, ароматами цветов «Сада в Сент-Адрес». Главные герои, недвижно, ждут его: отец художника, в канотье, по-прежнему сидит в своем плетеном кресле рядом с дамой с зонтиком; молодая пара разговаривает, опершись на балюстраду. Море волнуется. Парусники и пароходы входят и выходят из гаврского порта.

Нет ничего живее этого морского света. Перед этим пейзажем Сент-Адреса Дэвид восхищается, различая движение ветра и волн в бухте Сены, хотя цветущие сады у моря давно исчезли. Я же, отойдя на несколько шагов, наслаждаюсь, наблюдая за восхищенными взорами посетителей (американцев, азиатов, европейцев), смотрящих на этот гаврский пляж, как будто речь идет о квинтэссенции красоты. Мне хочется взять этих туристов за руку и сказать им: «Вы знаете, это место действительно существует; я родился рядом с ним». Я в восторге, что частичка Нормандии, в процессе истории, пересекла Атлантику, чтобы стать самым любимым пейзажем в большом музее города, олицетворяющего центр вселенной.

Оставив Дэвида, я вышел из Метрополитен-музея и направился в Центральный парк, где был еще больше взволнован, увидев, как вдалеке вырисовывается экстравагантная крепость Мид-таун, на крыше которой вертолеты казались стрекозами. Счастливый, я пошел к фасаду отеля «Плаза», огромного безе в стиле бель-эпок, прилепившегося к глыбе черно-белого небоскреба — огромного бисквита с кремом, который взмывает в небо, как весь этот город, возвышающийся над старинными домами; как будто нью-йоркский Нью-Йорк всем своим ростом защищает европейский Нью-Йорк, в котором хранятся ценнейшие картины конца XIX века, ставшие душой этого архаического и футуристического города; несколько ископаемых современного духа, найденных на гаврском пляже в то время, когда Париж был центром вселенной, а Нормандия — парижским садом.

Идя прямо, я спускаюсь по 5-й авеню к Даун-тауну, испытывая странное патриотическое чувство. Я мысленно повторяю себе: «Вот почему мне так хорошо в Нью-Йорке: потому что эта картина сохранилась здесь как гордость рода человеческого, эта картина была написана молодым Моне на пляже, по которому я ходил. Потому что век спустя я бежал из Гавра, мечтая пойти по стопам художников. Потому что сегодня, бежав из Парижа, я вновь нахожу Моне в центре Нью-Йорка, где все продолжается, где все начинается…»

Через час я достиг стрелки острова на месте морского порта у Саут-стрит, бывшего порта Нью-Йорка, превращенного в туристический базар. Именно вокруг этого прилавка в XVII веке образовался, а затем стал разрастаться город. Деревянные набережные соседствуют с красивыми устаревшими небоскребами Бруклина. У нью-йоркского залива, в точке соприкосновения Старого и Нового Света, я вдыхаю морской воздух с тем же соленым привкусом, как я вдыхал его в детстве, в гаврском заливе.

Я вырос на другой стороне морского пути между Парижем и Манхеттеном, в приморском городе, где забитые пассажирами поезда прибывали на пристань, откуда отправлялись трансатлантические пароходы. На протяжении ста лет пароходы, полные пассажиров, пересекали это море. И видимо, однажды один из пароходов перевез специальную посылку, охраняемую детективом: «Сад в Сент-Адрес», как будто то, что началось там, должно было продолжиться здесь. Идя вдоль берега моря, я поднимаю голову к черным небоскребам Уолл-стрит, в которых отражается зимнее солнце. Я снова вдыхаю запах моря и соли на оконечности Нью-Йорка, думая о старом агонизирующем Гавре и о живом континенте, который простирается передо мной, об этой новой жизни. Все только начинается.

И только теперь я вспомнил, что я в отпуске и с трудом говорю по-английски, что у меня в кармане осталось триста долларов и на послезавтра у меня обратный билет.

Новое удовольствие (англ. — фр.).