Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Ты странный человек, — выдал своё почти детское удивление Игорь Петрович. — Сколько раз мне ответить на твой вопрос? Я уже всё тебе рассказал.

— Я бы на твоем месте поторговался.

— Охотно верю. Наверное, именно поэтому Покровский и выбрал меня. Ты упорно отказываешься принять простое объяснение.

— Боюсь, он удивляет меня ещё больше, чем ты. Всегда мечтал пробраться в его голову и научиться просчитывать его реакцию на предлагаемые обстоятельства.

— Мечтать не вредно.

— Нет, ты послушай. Посмотри на ситуацию глазами Покровского. Он обратился к тебе, видимо, потому что счёл тебя безопасным для своих планов. Почему? Ты ведь честолюбив, любишь демонстрировать независимость. Любишь ведь? Так почему именно ты?

— Слушай, Сергей, мы сейчас в цейтноте, и тратить время на бессмысленные попытки пробраться в голову Покровского — просто глупо. Ты спать не сможешь, не поняв его поступка четырёхлетней давности?

— Возможно, не смогу, — Антонов вскочил, с грохотом отодвинув своё кресло, нервно потоптался на месте, затем уселся прямо на президентский стол и низко наклонился к его хозяину:

— Нам сейчас нужно принимать решения с учётом возможных ответов Покровского. А его действия будут определяться отношением к тебе, неужели не понимаешь? Ты сам для себя должен разобраться в его мотивах, и только потом принимать решения. Нельзя действовать вслепую. Нельзя шлёпать напропалую через минное поле, ты ведь прекрасно понимаешь и без меня!

— Мы не на минном поле, — с тихим упрямством ответил Саранцев, машинально перебирая бумаги на столе и делая рассеянный вид.

— И где же мы, по-твоему? С Покровским нельзя играть понарошку, он всегда серьёзен, даже если шутит. А сейчас он и не думает шутить. Мы с тобой можем ещё долго перебирать, кого за что можно ухватить и прочно удерживать, но Покровский умеет делать то же самое получше нас с тобой, и знает он обо всей этой братии побольше нашего. И он не будет соблюдать правил рыцарского поединка, можешь мне поверить.

— Хочешь сказать, он опасен?

— А ты хочешь сказать, будто не понимаешь этого без меня?

— Хочу. Меня бесят любые попытки представить генерала всесильным божеством, способным кого угодно стереть в порошок или вознести к небесам. Он просто человек, к тому же стоящий сейчас на ступеньку ниже меня.

Антонов распрямил спину и чуть откинул голову, словно хотел разглядеть собеседника с большего расстояния, помолчал немного и затем осторожно спросил:

— Ты серьёзно?

— Серьёзно, — буркнул Саранцев, не поднимая глаз. — Ты со мной не согласен?

— Представь себе.

— По-твоему, премьер выше президента?

— По-моему, Покровский выше тебя.

Игорь Петрович смотрел на Антонова долго, пристально и молча, словно пытался разглядеть в лице давнего приятеля новые черты, так же не замеченные им прежде, как и отношение к себе.

— Спасибо, — сказал он наконец, не меняя позы и не желая показаться более выдержанным, чем был на самом деле.

— За что? — коротко поинтересовался Сергей, не проявляя признаков беспокойства или хоть немного расстроенных чувств.

— За искренность, — сухо пояснил Игорь Петрович. — Значит, ты всегда держал меня за дерьмо собачье? Я по глупости считал нас друзьями, а ты просто делал карьеру?

Антонов раздражённо кашлянул, соскочил с президентского стола и принялся беспричинно поправлять манжеты.

— Я никогда не держал тебя за дерьмо, — сказал он, не поворачиваясь к Саранцеву лицом. — Я просто воспринимаю ситуацию так, какова она есть в действительности. Или тебе нужен подпевала-подхалим на побегушках? Тогда просто выйди в коридор и свистни разок — целая толпа сбежится. Сможешь даже кастинг провести.

— Ты всегда так думал?

— Всегда.

— И во время выборов?

— Разумеется. И во время, и до них. С того самого дня, как Покровский назначил тебя преемником.

— Он меня поддержал, но выборы выиграл я сам.

— Если бы не его поддержка, ты бы их не выиграл.

— И кто бы их в таком случае выиграл? Зарубин, этот мировой рекордсмен по количеству проигранных президентских выборов?

— Их выиграл бы тот, кого Покровский назначил бы своим преемником. Честное слово, ты меня удивляешь своей детской наивностью.

— И ты ушёл бы от меня к этому преемнику?

— Мы с тобой не супруги. У того был бы на примете свой человек, и во мне он бы не нуждался. Дурной у нас разговор получается. — Антонов уже повернулся лицом к Саранцеву, но продолжал теребить левый манжет, словно хотел его оторвать или иным способом скрыть запятнавшую его воображаемую кровь. — Слушай, Игорь, я не собираюсь изображать из себя верного Руслана. Люди презирают собак за их слепую преданность, даже само слово сделали ругательством. Я говорю искренне. Тебе нужна правда или приятные слова?

Сергей замолчал, желая оценить реакцию Саранцева на сказанное им, и не увидел ничего. Игорь Петрович сидел неподвижно, глядя в стену напротив своего стола, и никак не проявлял отношения к услышанному. Наверное, он думал, хотя сам до конца не понимал, о чём именно. Он никогда не считал себя игрушкой в чужих руках, но и верховным вседержителем себя тоже не предполагал. Президент желал постигнуть основные истины бытия: кому верить и на кого полагаться, но внезапно осознал полную беспомощность на ниве психологических упражнений. Прежде он действительно полагал, будто знает Антонова, а теперь задумался: знает ли он вообще кого-нибудь из людей вокруг него?

— Ты информируешь Покровского? — тихо и ровно произнес Саранцев.

— О чём? — не понял его собеседник, ошарашенно вскинув брови. Потом догадался, но не ответил, упрямо ожидая разъяснений.

— О наших делах. О разговорах, планах.

— Я не информирую, — чуть севшим голосом выдавил Антонов. — Ко мне никто и никогда не подходил с подобными просьбами. А если ты думаешь, будто я сам на такое способен, мы не сможем работать дальше.

— Не сможем. Но я пока не знаю, что думать. Мы с тобой работаем полтора десятка лет, и сегодня я внезапно узнал о тебе нечто новое. И теперь не знаю, что думать.

— Новое? Раньше ты считал меня идиотом или обыкновенным холуём?

— Раньше я не знал, что ты меня считаешь идиотом или холуём.

— Я не считаю тебя ни тем, ни другим, — тоном взрослого человека, утешающего ребёнка, сказал Антонов. — Просто мы никогда не разговаривали на философские темы.

— Причем здесь философия? Мы говорим о бесконечно конкретных вещах: об отношениях между людьми и их взглядах на самих себя.

— Мы говорим об очень смутных материях, — упорствовал Антонов. — О природе власти, во-первых. И во-вторых — об отношениях между людьми, которые никогда в истории человечества не отличались конкретностью. Ты отказываешься признавать очевидное для всех других, но от твоего нежелания признать аксиому она не превратится в нерешённую теорему.