Пётр Самотарж - Одиночество зверя

Теперь уже нельзя вспомнить, то ли отец запил, лишившись инженерной работы, то ли наоборот, скатился до разнорабочего в силу своего беспробудного пьянства. Наташа была тогда слишком мала, и только смеялась, глядя на неуклюжего пьяного отца, когда мать гнала того в ванную протрезвляться. Дочери казалось, будто он специально развлекает её, и она обижалась на мать, мешавшую представлению.

— Мама, он же такой смешной! — хватала она родительницу за подол застиранного домашнего халата. — Пускай ещё что-нибудь скажет!

— Наталья, иди к себе в комнату! — строго отвечала мать и отталкивала её от пьяного.

Наташа не понимала такой жестокости к себе и к папе, начинала плакать и окончательно выводила мать из себя. Та срывалась на крик, иногда тоже принималась надрывно плакать, чем ещё сильнее заводила дочь. Концерты слышали соседи за всеми стенами, под полом и над потолком, новости быстро распространялись по дому, и скоро Наташа узнала во дворе, что её отец — пьяница и дебошир.

Не вынеся шума, наполнившего квартиру, Наташа вылезла из-под одеяла, села в постели, посмотрела на часы, потянулась и устало поплелась в ванную приводить себя в порядок. Сегодня ей нужно выйти из дома, на неё будут смотреть, в том числе и тот, чьё мнение ей не безразлично. Если уж не удалось как следует выспаться, можно посвятить дополнительное время туалету.

В первую очередь, разумеется, голова. Что можно сделать с короткими волосами? Обыкновенный начёсик. Стоило сходить в парикмахерскую, но сегодня всё равно уже не получится — у мастера выходной, а доверяться неизвестно кому — страшно. Конечно, её трудно изуродовать больше, чем ещё при рождении постарался господь бог, но усугублять плачевную картину всё же не хочется. Щётка, фен, лак, ненавистное лицо в зеркале. Кто сделал мир несправедливым? Пускай бы все были уродами, или все — писаными красавицами. Но нет, где-то в небесной канцелярии прячется никому не известный негодяй и решает, кто будет одним своим видом очаровывать прохожих на улицах, а кто — плакать в бессильной злобе перед своим отражением. Она, правда, уже давно не плакала.

Полудетские постпубертатные переживания остались в прошлом, теперь она смотрит на себя философски. Вопросы её больше не мучат. Она не разглядывает по отдельности глаза, нос, губы, зубы, уши и волосы, не изучает изъяны кожи, она давно знает, что никогда никого не пленит своей улыбкой. Сказки о принцессах и их спасителях не вернутся никогда, впереди лишь реальность. Ей нужно прожить жизнь без любви. Точнее, её никто не полюбит. Поэтому следует забыть о счастье и готовиться к тихому беззвучному бытию рядом с любимым.

Наверное, он женится (как же иначе!), это не имеет значения. Он будет приходить от жены и пахнуть её духами, а она будет стоять у него за спиной или в толпе перед ним, там и там равно незаметная, но готовая выполнять его поручения и всячески облегчать его жизнь. Помогать ему в работе, стать соратником, сделать себя незаменимой в деле, которому он отдаёт жизнь. Он ведь не жене посвятит жизнь, а борьбе с порочной властью. Борьбе безнадёжной и тем более нужной.

Любое противостояние, обречённое на успех, бесчестно. У ребёнка можно отнять конфетку, если рядом нет его родителей, но вряд ли такой победой можно гордиться. Выйти на бой с непобедимым врагом трудно, даже невозможно, если держишь в голове иные помыслы, кроме жажды справедливости. Он вышел и не прячется в толпе единомышленников, как она сама, а стоит на виду, в ряду других мишеней, и не боится. Говорит с трибуны простые честные слова, ведёт за собой множество людей, и пока не обращает на неё внимания, но всё поправимо. Изменить свою неказистую внешность она не сможет, но не требуется никакого волшебства для посвящения себя делу. Ей давно уже не осталось ничего другого, и она отреклась от бессмысленных повседневных радостей ради будней, нужных не ей одной.

Увлечённая политикой подружка долго зазывала Наташу на митинг в защиту политзаключённых, но та упорно отказывалась. Митинги и демонстрации протеста казались ей занятием для психических неполноценных людей. Какое дело власти до собрания нескольких сотен или тысяч человек, если десятки миллионов голосуют за неё на выборах? Заявлять своё мнение в атмосферу, не имея слушателей, вряд ли плодотворно.

— Вода камень точит, — объясняла подружка. — Сейчас за нами не идут, но стоит измениться ситуации, и на улицы выйдут миллионы рассерженных граждан.

— Какой ситуации? — не понимала Наташа.

И подружка развёртывала перед её мысленным взором широкую панораму. Скажем, рухнут в очередной раз цены на нефть и газ, обвалится разом относительное экономическое благополучие, и вопрос будет один: кто возглавит движение разочарованных масс. Такой период в политике — как подростковый возраст в жизни человека. Кто угодно может вылепить из недоросля своего клона. Проблема в одном: будет этот кто угодно достаточно умелым и бесстыдным для превращения подопытного в раба, или человеком, ответственным за последствия своего влияния на будущее ребёнка. На гребне борьбы с прогнившей властью общество может свалиться в фашизм, а может для начала добиться раздвижения границ дозволенного и расширения своего влияния в управлении государством. А потом — кто знает! — уйти от феодальной системы отношений суверен-вассал, где второй может только усердным служением первому добиться лично для себя отдельных ограниченных привилегий, нисколько не нарушающих всемогущества первого, и создать взамен одинаковые для всех законные правила поведения. Стоять в стороне и ничего не делать в такой ситуации — преступно по отношению к собственному будущему.

Наташа не собиралась наращивать своё воздействие на манипуляции правительства, но в конце концов она уступила давлению подружки и впервые в жизни оказалась на митинге протеста у Соловецкого камня, на Лубянской площади. Леонид Худокормов не привлёк её внимания — с первого взгляда он совершенно не выделялся в толпе.

— Лёнь, познакомься, — обратилась к нему подружка Наташи, — у нас пополнение.

— Очень рад, — ответил Худокормов и окинул новенькую оценивающим взглядом. — Из любопытства пришли или как?

— Из любопытства, — с вызовом ответила Наташа, возмущённая пренебрежительным тоном активиста. — У вас тут весело будет или как?

— Хватит вам, с цепи сорвались? — обиделась на них обоих подружка. — На пустом месте подраться готовы. Наташа — человек думающий, по одному зову трубы к нам не прибежит. А Лёня — человек увлечённый и горячий, ждёт от всех такого же энтузиазма, но далеко не у всех находит.

Она обращала свою речь по очереди к тому и другому спорщику, требуя их примирения во имя будущего сотрудничества. Подружка была в общем человеком добрым и ответственным, она не собиралась их знакомить в лирических целях, никому из них такая мысль в голову не приходила, но уже дома, после митинга, Наташа долго продолжала думать о незаметном парне с мегафоном в руках. Он был увлечён, бесспорно, и требователен. Равнодушных не принимал. Скорее, был готов к общению с идейным единороссом, хотя в существование хотя бы одного такого не верил, полагая их всех приспособленцами.