Юлиу Эдлис - Ждите ответа [журнальный вариант]

Но сейчас зал был забит до отказа — не отсутствовал ни один из служащих, вплоть до последней секретарши и оператора, и Иннокентию Павловичу показалось, будто зал съежился, стал не таким просторным, как обычно. Сидели на стульях вокруг длинного стола заседаний, покрытого зеленым бильярдным сукном, за круглым столиком на отшибе, где обычно велись переговоры с наиболее важными клиентами за рюмкой коньяка и непременной чашкой кофе, на подоконниках. В кресле самого Иннокентия Павловича позади огромного письменного стола, уставленного телефонами разного цвета, аккуратными стопками папок со свежими, еще им не просмотренными материалами и сводками, сидел Левон Абгарович, как бы тем свидетельствуя, что начальство, что бы там ни случилось, — на капитанском мостике. Как только Иннокентий Павлович вошел в дверь, Левон Абгарович поспешно встал, уступая ему место у руля, кто-то тут же услужливо подставил ему свободный стул.

Левон Абгарович, с обреченным видом пробормотав свое неизбежное, как нервный тик: «Анекдот!..» — молча пересел на него, молча опустился в свое кресло и Иннокентий Павлович, и все это в такой безмолвной тишине, что казалось: муха пролети — и ее жужжание взорвало бы эту кладбищенскую немоту, как преодолевающий воздушный порог прямо над их головами сверхзвуковой самолет.

Иннокентий Павлович долго молчал, и единственное, что его сейчас беспокоило больше всего, это чтобы не подвел, не дрогнул голос, не выдал его собственную растерянность и тревогу. Пауза эта длилась, казалось, целую вечность, но он все же взял себя в руки и спросил, не обращаясь ни к кому, в пространство, голосом ровным, даже как бы равнодушным:

— Ну?.. — и в ответ получил еще одну, казалось, бесконечную паузу. Все молчали, не сводя с него растерянных глаз, полных тревоги и ожидания, что уж он-то что-то придумает, что-то предпримет, защитит от надвигающихся бед их всех, а заодно и самого себя. Лишь один Левон Абгарович кивнул в сторону окон, глядящих на улицу. И только тут, словно разом вернулся к ним слух, они все одновременным движением повернули лица в ту сторону и услышали сквозь двойные толстые стекла шум и крики толпы на улице, дружно и яростно скандирующей все то же: «Ди-рек-то-ра! Пра-ви-тель-ство! Пре-зи-ден-та!..» — что могло означать лишь одно: «Деньги! Верните нам наши деньги!» — и казалось, что с каждым мгновением голоса их становятся все громче и яростнее и что, если не ответить им, не покориться этой их ярости, они разнесут в щепы двери банка, перевернут все вверх дном.

Иннокентию Павловичу вдруг пришло на ум, что эта толпа, набежавшая в такую рань, наверняка состоит главным образом, а то и целиком из мелких вкладчиков. Их-то следовало опасаться куда меньше, чем крупных, чьи семизначные вложения — наличными, облигациями или векселями — и на самом деле не выплатить не то что разом, но и в обозримом будущем. Да и не придут они митинговать и орать во всю глотку на улице, а бесстрастно и сдержанно позвонят ему, председателю совета директоров, и вежливо назначат встречу. Вот им-то — если, конечно, слухи о дефолте не очередная газетная утка, состряпанная кем-то из банкиров же, кто покруче, похитрее и, главное, ближе стоит к правительственным кругам, Иннокентий Павлович не исключал и такого оборота событий, — им-то вовсе и не надо взламывать двери банка и врываться внутрь, они и так, не снимая белых перчаток, разнесут его в щепы, одно ностальгическое воспоминание о «Русском наследии» останется…

— Кто они? — решил он проверить пришедшее ему внезапно в голову решение на Левоне Абгаровиче. Тот понял его с полуслова:

— Мелкота… если на сегодня только наличности хватит, не обанкротимся.

— Вот что, — решился Иннокентий Павлович, хотя понимал, что хватается за хрупкую соломинку, — все по местам. Открыть операции, никому не отказывать. Каждому — максимум вежливости и предупредительности. А после обеденного перерыва, надеюсь, к этому времени толпа схлынет, а не схлынет, так со звонком о конце рабочего дня — все по домам, охрану усилить, пригласить из частного сыска, из милиции, и с завтрашнего дня на работу не являться без особого распоряжения. Понятно?! Все свободны, — и взялся за папки со свежими сводками и расчетами, словно ничего из ряда вон и не случилось. — Левон Абгарович, проследи.

Выходя за дверь, Левон Абгарович оглянулся на Иннокентия Павловича c одобрением, а не то и с восхищением: молодой, да из ранних, вот ведь с ходу, не задумываясь, принял единственно правильное, хоть и рискованное решение в более чем критический момент, мало кто даже из матерых волков решился бы. И выразил свое восхищение, естественно, по-своему: «Анекдот!..»

Иннокентий Павлович, велев секетарше на все телефонные звонки, кто бы ни добивался его, отвечать, что ни шефа, ни Левона Абгаровича нет, неизвестно, куда ушли и когда появятся, просидел, запершись наглухо в своем кабинете, до самого вечера, когда банк закрыли и все сотрудники разошлись по домам через черный ход. По мобильному своему телефону, чей номер знали только он, жена и незаменимый Левон Абгарович, который должен был быть всегда под рукой, он позвонил в некоторые банки, с директорами которых поддерживал тесные деловые, а с некоторыми и приятельские отношения, но и они, подобно ему самому, ушли под воду, все автоответчики отвечали одно: «нет и неизвестно» и поспешно отключались. По телевизору, который Иннокентий Павлович не выключал весь день, кроме невразумительно-ошеломительной новости о дефолте не сообщали никаких подробностей; комментарии и закулисные детали можно было ожидать только к вечеру, когда политики, аналитики и журналисты придут в себя и переварят эту нежданную ситуацию, если им, конечно, позволят это сделать.

В кабинет было разрешено входить одному Левону Абгаровичу, он садился на стул напротив Иннокентия Павловича, так они, не признося ни слова, подолгу сидели друг против друга, да им и нечего было пока друг другу сообщить и не на чем строить догадки и прогнозы даже на завтрашний день. Левон Абгарович время от времени делал попытку что-то сказать, о чем-то предуведомить босса или дать совет, но всякий раз ничего, кроме своего обычного «Анекдот!..» — сказать не решался, видя, что тот все еще никак не придет в себя. Потом, словно ужаленный осой, вскакивал с места и опрометью бежал вон из кабинета, чтобы узнать, что делается в операционном зале. Там было тихо, ни одной лишней души, поскольку посетителей пускали внутрь строго по одному.

Не в силах совладать с волнением и ожиданием еще более крутого поворота событий Иннокентий Павлович подходил к окну и чуть приоткрывал штору: народу на улице нисколько не поубавилось, разве что после того, как Левон Абгарович объявил по мегафону, что банк будет производить операции как обычно и желающие получить свои вложения наличными будут удовлетворены, скандирование «Президента! Правительство! Директора!» прекратилось, хотя лица людей на тротуаре были по-прежнему возбуждены и преисполнены страха и ярости. Толпа несколько рассеялась только к закрытию банка, но тут же объявились охотники дежурить, не сходя с места, всю ночь, до самого утра, и организовали запись в очередь на завтра, чтобы не было вновь давки и беспорядка.