Виктор Пожидаев - Чистые струи

— Ты не любишь, когда тебе советуют?

— А что вы злитесь, если это мой спиннинг?!

— Я не злюсь, а хочу, чтобы ты стал настоящим рыбаком.

— И без вас стану!

Он отшвырнул в сторону карася и поднял спиннинг. Катушку заело. Он коротко и с ненавистью взглянул «а меня.

— Промой ее в воде.

Он бросил спиннинг мне под ноги.

— Можете забрать!

— Коля!

Он убежал в дальний конец залива, а я вернулся к стану. Картошка сгорела. Жар еще был. Я полез в рюкзак. Под руку попала банка сайры. Мне стало тяжело. Тяжелее, чем было вечером, чем было ночью. Я налил стакан водки. Странно… Ну что же еще?! Что?

Я нашел его на прежнем месте. Коля сидел со спиннингом в руках. Он вскочил и чуть не уронил спиннинг. Он бросился ко мне.

— Простите!

Он был очень худой. Я не чувствовал его веса. Он обхватил меня за шею и замер.

— Ну… Ну что ты, чудак!

Коля не выпускал из рук спиннинга.

Мы ели печеную картошку и поглядывали друг на друга.

— Коля!

Он осторожно поднял голову. «Ну не надо, а?! Ну, пожалуйста, не надо!» — сквозило в его взгляде.

— Ты побудешь один?

Лицо его потемнело. Но он смотрел на меня не отрываясь.

— Мне надо привезти кое-какие вещи. Мы ведь проживем тут долго, а без этих вещей ну просто никак нельзя.

— А… бензин?

— Тут тоже есть маленькие секреты! Только об этом я тебе пока не расскажу.

Он смущенно улыбнулся. Я перевел рычажок краника на «Р». Резерва хватит ненадолго. До сенокосного стана хватит. А там заправлюсь. Я часто заправлялся на стане.

— Мне… рыбачить?

— Пожалуйста! Ты теперь свободен. Делай что хочешь!

— Я буду рыбачить, можно?

— Ну что ты на самом деле!

— Я возьму ваш садок?

— Мой? Мой не бери. Возьми у меня в рюкзаке свой.

— Мой?!

— Да. Капроновый. В него много входит.

Он шел за урчащим мотоциклом. Он держался за белую кожу седла.

— Вы скоро вернетесь?..

— Я буду спешить.

— Нет! Не спешите… Я подожду…

— Ты хочешь подольше побыть один?

— Нет! Дорога плохая…

— Ты же знаешь, что этот мотоцикл никогда не падает.

— Вы же выпили…

— Нет.

— Но…

— Я хотел выпить, потом раздумал. Я вылил ее в костер.

— Правда?! Но… все равно… ты… осторожнее, ладно?

— Хорошо.

Я полетел по черной пересохшей тропинке. Я старался не оглядываться.

Я хотел ехать как можно осторожнее. Это было невозможно. Мне казалось, что с ним что-то случится.

В квартиру я вошел совершенно обессиленный. Тело гудело, в ушах не смолкал гул мотора.

Спальник, палатка, плащ… Может, и одеяло?

Крокодил Гена вошел не позвонив.

— Увидел, старик, что ты проскочил! Привет!

Возьму и одеяло! Где-то был у меня еще один брезентовый костюм…

— Ну что, всучил тебе шеф паразитика?

— Что?

— Всучил, говорю…

— Заткнись!

Крокодил Гена долго стоял молча. Я собирал вещи. Он так и ушел, не сказав больше ни слова и не попрощавшись. Мне было плевать на это. Зря я друзей не обижал.

Нас роднила страсть к мотоциклам и спиннингам.

В начале мая он, как обычно, пошел в отпуск. Но прогадал: целую неделю занудливые дожди плавили загородные дороги. Меня это радовало и утешало — его хвастливые рассказы о поездках в одиночку всегда сопровождались самодовольными ухмылками. Эти ухмылки, как маленькие мины, постоянно взрывали меня. Мы ссорились.

Сейчас хвастать ему было нечем. Он торчал дома и становился все раздражительнее.

Девятое мая выдалось солнечным. Я лихорадочно собрал рюкзак и позвонил ему. Но он уже уехал. Этого я от него не ожидал.

Он заявился после обеда. Успел уже сходить в баню и, конечно же, в магазин: карман его широкого пальто выразительно оттопыривался. Рассказывать ему было нечего: за городом, куда ни сунься, непролазные топи.

Он чувствовал себя виноватым, прятал от меня чуть мутноватые голубые глаза и покряхтывал. Так он всегда извинялся. Обостренное чувство самолюбия не позволяло ему делать это каким-либо другим способом. Да бог с ним! Все же он почти на двадцать лет старше меня.

Он понял, что я не сержусь, и засветился. Вся его прекрасная бледная лысина порозовела.

Мы сидели рядом, и нам было хорошо думать, что вот-вот обдуются полынным ветром дороги, уляжется в заливах приносная муть, и хлынет к зазеленевшей прибрежной кочке холодный после зимней спячки амурский карась.

Слишком много слов и энергии нужно было потратить, чтобы выразить хоть малую частицу того, что нас распирало. Мы суетливо ухаживали друг за другом, поглядывали в залитое солнцем окно и улыбались.

— Все-таки люблю я тебя, собаку! — сказал он и поскреб мизинцем лысину.

Он был неприхотлив и всегда искренне смущался, когда я пододвигал к нему тарелки. Я заметил, что люди, побывавшие на войне, к еде и сну относятся без особого трепета.

— Не обзывайся! — ласково предупредил я.

— Ишь ты, скотина! — ухмыльнулся он одобряюще. Ему, наверно, нравилась моя еще молодая ершистость. — А ты забыл, как сам обзывался?

Ничего я не забыл. Он был сам виноват. Мы ехали на озеро. И почти уже добрались, осталось переправиться через реку. У него в рюкзаке лежала перкалевая двухместная лодка: Но он топтался на берегу и скреб лысину. Его пугали желтые клочья пены, разбросанные по разгулявшейся после дождя реке. Я думал, что он все же решится, и не торопил его, но он вдруг молча повернулся и пошел к мотоциклу. Тогда я не выдержал и закричал вслед очень нехорошие слова.

Меня перевезла попутная моторка. Под вечер, когда я с тяжелым рюкзаком возвращался домой, увидел его возле самой дороги. После дождя здесь образовался случайный заливчик, быстро терявший ускользающую в речку влагу.

Он сидел и смотрел на свой садок, в котором разгуливало несколько невзрачных чебачков. Где он лазил на своем М-106 — ума не приложу. Мотоцикл походил на сплошной комок грязи.

— Скоро домой? — спросил я примирительно.

— Катись к… матери! — выругался он, вскочил и дернул дюралевое удилище. Из-под кочки, на которой он сидел, вынырнула и покатилась к воде поллитровка. Он перехватил ее и, не глядя на меня, сунул в рюкзак.

— Ты не рыбак, — сказал я, снова распаляясь, — ты алкоголик. Ты всегда был алкоголиком.

«Восход» мой долго не заводился, и пока я мучил кикстартер, он раза два плескал водку в алюминиевую кружку, шарил рукой в рюкзаке, выуживая оттуда облепленные хлебными крошками кусочки сала, и ожесточенно жевал крупными, но слабыми зубами.

Запомнил! А ведь после этого мы сотни раз ездили вместе.

Хороший выдался день Девятого мая! Мы засиделись допоздна. Смотрели концерт по телевизору, потом замечательный фильм «Белорусский вокзал». Он был растроган, просил не мудрить с закуской, застенчиво улыбаясь, прикрывал стакан ладонью: «Хватит, хватит!» Потом мы помогали моей жене укладывать разгомонившихся дочурок, пили крепкий чай, вспоминали — какой крепкий чай пили на рыбалке.