Вольфганг Фишер - Австрийские интерьеры

В радикально изменившиеся времена даже невинные железнодорожные вылазки в сельскую местность, именовавшиеся «поездками в незнаемое» и представлявшие собой излюбленное развлечение воскресных туристов, лишь обостренное постоянной нехваткой поездов, — даже такие поездки могли теперь обернуться несчастьем. Матросику приходит на ум история двух набожных братцев из Айзенштадтского гетто, Бернхарда и Густава, — история, которую пересказал ему собственный брат в качестве курьеза из своей юридической практики: братья потребовали у Управления железных дорог вернуть им деньги, потраченные на билеты на «поездку в незнаемое». Несколько месяцев они копили деньги, предаваясь постоянным мечтам о воскресном путешествии в таинственную неизвестность, они держали пари в семейном кругу — завершится ли «поездка в незнаемое» к северу или к югу от Дуная, по ту или по эту сторону Земмеринга, в горы или в неведомые долы привезет их поезд? В конце концов колумбово путешествие двух набожных братьев повергло в трепет ожидания все гетто, — и вот однажды вечером в субботу они отправились в Вену в черных костюмах и свеженакрахмаленных белых сорочках с тем, чтобы провести ночь на скамье в зале ожидания Южного вокзала.

Воскресным утром, в 7 часов, «поездка в незнаемое» начинается: пассажиры едут в вагонах с наглухо занавешенными окнами, — шторы поднимут, лишь когда поезд прибудет на место назначения. Через два часа поезд останавливается, музыкальная капелла начинает играть, братья-щеголи с нетерпением поднимают шторы, смотрят на толпу зевак, собравшуюся на перроне, смотрят на торжественный комитет по встрече и обнаруживают, что прибыли в родной Айзенштадт и что их собственная матушка приветственно машет воскресным туристам из толпы зевак, даже не подозревая, что обнаружит среди них Бернхарда и Густава…

Занятная была бы «поездка в незнаемое», думает Матросик, — отчалить от берега тропической горы Леопольдсберг, скажем, с братьями Бернхардом и Густавом в качестве младших матросов на борту, обогнуть Каленбсрг, распевая «Дунай! Дунай! Голубой Дунай», резко изменить курс и отважиться пройти узким проливом между Бизамсбергом и Леопольдсбергом. Какой-нибудь дунайской русалочке пришлось бы взять на себя роль морской сирены и прельстительно обратиться к нам со словами старинной венской считалочки:

К сожалению, это краткое плаванье завершится таким же конфузом, как поездка Бернхарда и Густава, — я просто-напросто вернусь в Вену, пусть и в Вену сарматскую.

А вот этого следует избежать при любых обстоятельствах! Именно сейчас следует взять собственную судьбу покрепче в руки, иначе говоря, нельзя оставаться матросиком, выслушивающим приказы, позволяющим судьбе командовать собой, иначе говоря, надо стать капитаном, стать капитаном своей судьбы. Самое время занять именно этот пост, минуя в карьерном взлете промежуточные ступени должностей первого и второго помощника!

Посапывая в трясущемся поезде, Матросик мысленно рапортует самому себе, капитану собственной судьбы, обосновывая необходимость стремительного повышения в должности, а дело происходит на перегоне Грац — Шпильфельд-Штрас.

Уже на протяжении нескольких недель Виденцки ежедневно проверяет, насколько быстро убирают мебель из квартиры; телефон уже официально перерегистрирован на его имя; он уже заказал дверную табличку, латунную, с черной гравировкой, — Рихард Виденцки. Ее даже доставили, она стоит на столике под настенным телефоном в прихожей, а рядом, в пепельнице, лежат латунные болты, которыми ее вскоре прикрепят к наружной двери.

В книжную лавку на Грабене Матросик с 12 марта ни ногой. Смекалистый приказчик превратил тамошнюю витрину в крепость, выставив посередине целую батарею из экземпляров «Майн Кампф» и подперев ее справа и слева аванпостами «Мифа XX века». Неужели надо ночами воровато прокрадываться в собственную лавку, ключ от которой у тебя по-прежнему в кармане, и подкладывать к этим книгам «Закат Европы», исключительно ради названия, потому что содержание этой проникнутой духом муштры и армейской дисциплины книги совершенно лишено юмора, а юмор сейчас просто необходим, хотя и улетучился отовсюду? Время гуманистического сопротивления с листовками, брошюрками, неподцензурными газетенками, с памфлетами, направленными против фашистов и им подобных, — время, которого, судя по многим приметам, так страстно, так пламенно ждало все население маленькой страны, втиснувшейся в междуречье предальпийского Рейна и нижне-австрийского Марха, — это время «Демократического Сопротивления» с Божьей помощью миновало…

Красные из числа друзей дядюшки Руди вместе с последней горсткой роялистов Прохазки и католических добровольцев Шмельца в униформе с эмблемой в виде петушиного пера, — все они теперь не в счет, теперь, после безупречно проведенного ввода 8-й немецкой армии; а что касается людей, рожденных под звездой Давида, — действительно рожденных под нею или только вызывающих соответствующие подозрения, — то по отношению к ним уже давным-давно лозунгом дня стал припев песенки «Братья, к оружию»… Что же касается боевого предписания на день, которое выдавал себе Матросик еще до отъезда, то оно гласило: возьмись за коньячный графин! Со времени ввода войск Великого Стража Порядка графин этот всегда под рукой, его вновь и вновь наполняют буро-золотой жидкостью, которая в нем поблескивает, а стоит графин под стального цвета супружеским ложем, сконструированным Фришхерцем. Возьмись за коньячный графин, предоставив детальные переговоры с Виденцки ортсгруппенляйтеру Вавре, все еще проявляющему признаки дружелюбия, а продажу по бросовой цене собственного предприятия — хлопотам какого-нибудь адвоката. Надеющийся нажиться на этом конкретный ариец сам по себе не так уж плох — литературный дилетант из аристократов, граф Фридрих фон Эмо-Эрбах, будем надеяться, лавка достанется именно ему, по крайней мере у него хорошие манеры и он ни разу не надевал партийного значка в моем присутствии, — значка в честь Бальдура и Вотана, который надлежит носить на лацкане и наличие которого только и может причислить тебя к подлинно правоверным, говорит себе Матросик. Бог подаст знамение спящим, может быть, он подаст мне знамение в коньячном тумане: куда мне удалиться вместе со всем семейством, и на какие сроки, с какими средствами, в расчете на какое ремесло, и вообще, возможно, поначалу в одиночестве, чтобы семья приехала позже, а главное, куда, куда, где преклонить голову и вытянуть ноги, сначала преклонить голову, а уж потом подтянуть ноги, — может быть, решение именно в этом, причем единственное…